ко мне. Вся ваша воля в раз повинуется, под сладким и манящим желанием сладострастия, что неизменно делает вас рабами иллюзий счастливой жизни. Вы готовы затыкать ваши ноющие сердца и дыры в душах чем угодно, только не терпением и любовью к ближнему. Никто и никогда из вас не станет спешить на раздачу милосердия, а вот очередь к страстям приведет к толпе страждущих. Так кто из нас порок?

– Я, – сказал Дмитрий и вытащил из кармана пистолет, – Я тут главный порок. Я хотел вылечить всё и всех, гоняясь за своей одержимой любовью. Я хотел мира во всем мире, не меняя главной людской сути. Я хотел побед, без поражений, любви, без обязательств, счастья без страданий. Я тот самый идеалист, что верил в мир, людей, добро без зла и Бога без Дьявола. И ничего сейчас нет в моей душе, кроме одного – любви к человеку. И я готов ради неё убивать, страдать и жертвовать, – Дмитрий направил пистолет на Баркова.

– Как прекрасно, – сказал Барков и посмотрел на Марию, – Ты дала ему пистолет, который невозможно увидеть. Правила против правил. Пчёлы против меда. Помощь людям ради собственного эго, злой Барков, злой, убить и закопать, мозги в асфальт, кровь и кишки, просто милая и страстная девочка, преисполненная любовью и состраданием. Хороший ход, но… он все равно слаб. Слаб и жалок, как все вы тут.

Мария напряглась, отпустила мою руку и сделала шаг к Баркову. Дмитрий стоял, направив пистолет на Баркова. Генерал хлопал глазами.

– А вот и мой ответ, тебе, Мика, – сказал Барков, – Дима, а что за странная записочка лежит у тебя в другом кармане куртки? Кажется – это я тебе её дал, прежде чем ты вышел к Роману. Может быть, там что-то о Елене? Я хочу, чтобы ты прочитал её перед тем, как добро победит и справедливость восторжествует! Пусть это будет моим последним желанием, а потом стреляй!

Барков демонстративно порвал свою майку и оголил грудь, ожидая выстрела. Он показательно отвернулся и зажмурился.

– Не смей её брать, слышишь! Не бери записку! Не читай её! Просто убей его и всё закончится! Елена будет в безопасности! – закричала Мария и пошла к Дмитрию.

Тот перевёл пистолет на неё и сказал:

– Стой! Я знать не знаю кто ты. Стой на месте! И ты Роман не смей двигаться! Ты вообще сказал нам, что он мёртв! Все стойте на своих местах!

Дмитрий потянулся в карман и вытащил скомканную записку.

– Нет, нет… – шептала Мария.

– Шах, – произнес Барков.

Он прочитал её…

Некоторое время он думал, мы стояли молча, в неведении, и ждали, что произойдет.

Потом он посмотрел на меня. Смотрел долго и вдумчиво. Затем он перевел свой взгляд на Марию.

– Он победил, – сказал Дмитрий и глянул на Баркова.

– Мат, – сказал Барков и посмотрел на Марию.

Дмитрий поднял пистолет на Машу, я закричал:

– Нет! Что ты делаешь! – и закрыл её собой.

Прозвучал выстрел. Я упал. Следом прозвучал второй. Рядом со мной упала Маша.

Глаза её вспыхнули и погасли навсегда. Я увидел, как гаснут звезды, как гибнет целая вселенная, как исчезает мир и вместе с ним – моя любовь.

– Нэнси, моя прекрасная Нэнси, – шептал я, гладил её по щеке и радовался только одному – сейчас я уйду туда, где мы будем вместе, как Сид и Нэнси, Сид и…

Глава третья.

Предусловие.

«Любить или играть?»

Как же она хороша, её как будто рисовал гениальный художник за таинственной дверью – она не может быть так прекрасна в нашем мире, это неизведанная красота всех пространств, в которых мне удалось побывать. Прядь её волос описывала дугу и острым, сечёным концом слегка касалась рта. Мне довелось целовать эти губы! Как бы я сейчас жалел, как бы я негодовал, если бы устоял там и не поддался её соблазнительным чарам! Это похоже на сон, пробудившись после которого, ты силой мысли пытаешься воссоздать ту иллюзию, в которой тебе снилась вожделенная красотка, но ты не воспользовался моментом, чтобы отдаться полноте любовной страсти в забвении, упустив прекрасный момент безответственной вседозволенности.

Ох, как бы я сейчас злился, если бы так случилось. Но я не устоял. Я отдался власти порыва и получил свою крохотную толику счастья, как вознаграждение за всё бытовые тяжбы. Я смотрел в эти тёплые оранжевые глаза и наслаждался стихией, омутом, кладезю любви. Как же это было прекрасно. И как хорошо, что я сейчас здесь.

Иногда целая жизнь, не стоит такой смерти. Такой смерти, после которой, ты счастлив снова видеть любимых людей. Я люблю тебя, смерть.

Я улыбался собственному счастью, а оно улыбалось мне.

Председатель снова что-то записывал. Барков ехидно ухмылялся и молчал. Пекта вновь не было…

– Я хочу сделать протест, – сказала Мика, обратившись к председателю.

– По какому поводу? – поднял он на неё свои разноцветные глаза.

– Бирк снова жульничал!

– Ох уж этот Бирк, какой злой, плохой и не хороший, – ответил Бирк, – А кто мои мозги в асфальт закатал?

– А кто сломал новую машину у героя, чтобы избежать погони?! – возмущалась Мика.

– А кто герою дал пистолет, чтобы тот меня застрелил? – парировал Бирк.

– А кто записки передаёт?!

– А кто играет в любовь и чувства?!

– Играет? – удивился я и вклинился в их диалог.

– А это что, запрещено? – спросила Мика у Бирка, не обращая внимания на мой вопрос.

– А что вообще запрещено? – ответил Бирк.

– Прекращайте уже, – сказал председатель, – каждый раз одно и то же! Герой прошёл второе испытание?

– Самопожертвование состоялось, – ответила Мика.

– Согласен с нашим девичьим венцом справедливости, – съехидничал Бирк.

– Дориус, тяните третий билет, – сказал председатель.

– Так ты…играла? – не унимался я.

– А ты поверил ей и влюбился? – сказал мне Бирк. – Ты ещё не понял, что добру нельзя верить? Добро всегда лжет. Верить надо злым, они всегда говорят правду.

– Верить надо, своему сердцу, – ответила Мика и многозначительно посмотрела на меня. – Оно никогда не обманет.

– Тяните билет! – требовал председатель.

Я взял билет и прочитал свой приговор на бумаге: «Любовь», а внизу, была маленькая подпись карандашом в скобках: (тут скоро будет кое-что важное для тебя, от Бирка).

Я удивленно посмотрел на Бирка, тот мне подмигнул.

– Что у вас там? – спросил председатель.

– Любовь, – сказал я и посмотрел на Мику, – Может, скушаем ещё по шаурме? – добавил я и увидел, как глаза её засияли, а губы расплылись в улыбке, прежде чем вновь появилась белая пелена, и я погрузился