После маминой смерти я продолжала наведываться на кухню, чтобы помочь поварам сварить ее суп. Это единственное блюдо, которое мне разрешали готовить – и то, вероятно, из жалости, – зато я набила на нем руку. Братья просили о супе всякий раз, когда плохо себя чувствовали, и хоть они сильные, крепкие и редко болели, их было шестеро. Их уязвленное эго и поцарапанные коленки служили мне поводом отточить мамин рецепт.

Во время готовки я чувствовала себя ближе к ней – и счастливой. Почти. Хотя о чем еще можно нынче просить? Только тогда я забывала о проклятом горшочке на голове и о проклятье, лишившем меня голоса. Или о том, что мои братья находились непонятно где, запертые в теле журавлей, потерянные для меня.

Кроме того, когда я не готовила, на кухню заступала госпожа Дайнань. Ее стряпня была на вкус как бумага – безвкусная и практически несъедобная. Она бы подала и ослиный навоз, если бы это сберегло ей деньги, но в основном владелица таверны повторно кипятила остатки костей с полусгнившими овощами и, как я подозревала, помоями.

Естественно, она пришла в ярость, увидев, что я не скупясь добавляла морковь в суп и заправляла рис рыбным бульоном. Но рыбаки отметили, что ее еда стала вкуснее, рис – рассыпчатым вместо переваренного, а овощи хрустели на зубах и освежали дыхание. Ее дело процветало, и госпожа Дайнань перестала читать мне нотации о том, что я выбрасываю ее продукты на ветер. Вместо этого она подняла цены.

Она мне не нравилась, но, полагаю, одинокой вдове нелегко управлять целой таверной. Ее тяготы отражались в глубоких морщинах на лице, из-за которых она выглядела намного старше своего возраста. Госпожа Дайнань не отличалась добротой, но все равно по-своему защищала меня – по крайней мере, от своих посетителей.

Я вышла из кухни, и какой-то солдат схватил меня за юбку и притянул к себе.

– Ну-ка, и что тут у нас скрывается под этим горшком?

Я помахала метлой у него перед лицом. «Не трогай меня!»

– Ах ты… – он сердито встал, но от выпитого не смог удержать равновесия и покачнулся. Затем попытался плеснуть в меня вином, но промахнулся. – Демон! Демон!

– Оставь ее в покое, – подала голос госпожа Дайнань. – Моя прошлая девчонка и то была больше похожа на демона, чем эта мелкая креветка. Она глуповата, но зато умеет готовить. Тебе же понравился твой суп, не так ли?

– Тогда зачем этот горшок? – спросил солдат заплетающимся языком.

– Она просто уродливая, – ответил господин Насава. – Такая страшила, что мать приклеила горшок к ее голове, чтобы уберечь нас от этого безобразия.

Все рассмеялись, а я перестала подметать пол и гневно воззрилась на них. Перед глазами все расплывалось от злости. Это сделала мачеха, а не моя мать! Мне было тошно от одной мысли, что это чудовище Райкама по-прежнему замужем за моим отцом, по-прежнему почтенная супруга императора. Мои ногти впились в деревянную рукоятку.

В последнее время такие солдаты все чаще наведывались в таверну. Пьяные и воинственные, они путешествовали через Тяньи, направляясь защищать Север. Каждый раз, когда приходил новенький, меня охватывала тревога. Боги, лишь бы отец не готовил нас к войне…

Будто почувствовав, что я отвлеклась от дела, госпожа Дайнань резко обернулась и погрозила мне костлявым пальцем.

– Хватит подслушивать, Лина! – рявкнула она. – У нас заканчиваются дрова, так что принеси-ка еще.

Я взяла плащ у двери и променяла метлу на топор.

Не переставая злиться, встала перед ближайшей поленницей. Раньше я быстро утомлялась, топор был таким тяжелым, что приходилось поднимать его обеими руками. Теперь же я с легкостью держала его в одной.

С каждым ударом мой гнев частично испарялся.

Вряд ли Райкама случайно закинула меня в самую изолированную часть Кияты, откуда невозможно вернуться домой.

Интересно, она всегда использовала магию, чтобы помыкать нами? Так она обольстила отца и заставила жениться на ней? На чужой-то женщине, с далеких земель, без денег и титула…

Мне, конечно, хотелось в это верить, но в глубине души я знала, что это неправда.

Я бы заметила, что ее глаза меняли цвет при использовании магии – становились желтыми, как хризантемы, цветущие летом в наших садах. Я бы заметила камень в ее сердце, мерцавший как обсидиан в лунном свете.

И уж точно заметила бы ее лицо – то, настоящее. Шероховатое, отвратительное, с белыми чешуйками… как у змеи.

Ветер насмешливо хлестал меня по горшочку на голове. Я ничего не могла сделать. Меня заперли здесь одну, без голоса, без лица и без магии.

Я сотню раз пробовала озеленить засохшую траву или сделать гнилые мандарины, купленные на рынке госпожой Дайнань, снова упругими и сочными. Пробовала сложить птичек, рыбок и обезьянок из всего, что попадалось под руку, и затем оживить их. Когда-то это было так просто… от меня требовалось только одно слово, мысль, желание. Каждый день я предпринимала новые попытки, отказываясь сдаваться.

Но моя магия исчезла. Стала не более чем сном.

Я замахнулась в последний раз, и полено со стоном треснуло пополам, разлетаясь в разные стороны. Затем отошла и вытерла пот со лба.

Может, решение кроется не в магии. Может, есть другой способ.

Я подняла топор, чтобы нарубить следующую партию дров, и собралась с силами.

Я свернулась калачиком на соломенной койке, Кики устроилась на сгибе моей руки. Каждую ночь мне снились братья: Андахай, Бэнкай, Рэйдзи, Вандэй, Ётан и Хасё. Шесть журавлей с алыми «коронами».

Иногда я звала их, и они один за другим падали с неба в багряном вихре – со змеиными укусами на шеях, покрытых черным оперением. Тогда я просыпалась в холодном поту, содрогаясь всем телом. Порой снилось, что они искали меня, пролетая над незнакомыми землями. Эти сны обладали удивительной четкостью, и я молилась, чтобы они были видениями. Чтобы мои братья были живы, в безопасности, и не забыли, кто они… или я.

Сегодня мне приснилась Райкама.