Он выкупал ее своими признаниями. В ответ на ревнивый вопрос А с другой ты снова будешь изображать, что не умеешь целоваться? – отвечал обстоятельно: Я не умел целоваться до встречи с тобой. И сейчас плохо умею. Но при желании всему можно научиться. По правде говоря, я тебе этого говорить не хотел, но скажу… несколько дней, стоя на посту, я учился целовать себе руку и искал лучшего понятия. Конечно, таким способом шедевра достичь нельзя, но какой-то успех есть…

После этого мастеровитые стихи Миши звучали странно, как будто их написал покойник:

Конечно, он – большой талант, думала Галя и закрывала книгу, возвращаясь к письмам Димы, от которых в душе играл ветерок удовольствия:

«Вопрос в том, кто разрешил тебе мной командовать?» – отвечала Галя. Но ей нравился его стиль. Когда мужчина превращается в письмо, сразу видно, чего он стоит. Ему бы еще вьющиеся волосы в придачу, и был бы он совсем как Витя: летчик, художник, брюнет. Они даже почти одного роста. Минус: Дима – серьезный. Плюс: никаких соперниц, посторонних девиц у него на коленях, чуть только отвернешься.

Дима и Витя. Она их постоянно сравнивала. Живой и мертвый. Тот, что в прошлом, и тот, который обещает будущее.

При этом она вовсю целовалась с другими. Не стесняясь, ходила на футбол одетой легко, и даже очень. Много танцевала, выбирая красивых офицеров, пополняющих тайную колоду. Ездила в Москву кушать с подругами мороженое в Парке культуры, у фонтана. Однажды весной, в предпоследний год войны, московская подруга, с завистью рассматривая Галины кудряшки, открыла ей свои планы на будущее:

– Вот найду себе кудрявого – и будут у меня кудрявые дети.

– А я, – ответила Галя, – сама могу родить такого.

Этот диалог вдруг показался ей странно знакомым, как будто она уже играла его в драмкружке или когда-то, сидя на облаке, подслушивала болтовню двух девиц. Фонтан замер как нарисованный. Капли воды остановились в воздухе, тысячи капель с маленькими хвостиками, устремленные вверх, к большому, горячему, круглому, дающему жизнь. На одно мгновение Галя забыла слово солнце. Но это было очень долгое мгновение. Потом налетел ветер и обрызгал ее лицо. Галя засмеялась. Пазл сложился. Дима и Витя больше не соперничали у нее в уме. Она почувствовала, что готова произвести Виктора на свет, и точно знала, кто ей для этого нужен. Остальное было делом техники.

В тот же вечер она написала Диме, что согласна выйти за него замуж. Через три месяца они поженились в Энгельсе, честь по чести, с шампанским и криками «горько», огласившими столовую авиабазы. Откуда взялось шампанское? Из Франции, конечно. От Цезаря. Узнав, что Галя сделала выбор, парень не поскупился и даже произнес что-то красивое, типа «в память о непрожитой жизни».

– Мерси боку! – поблагодарила Галя. – Ни о чем не жалей. Если к другому уходит невеста, еще неизвестно, кому повезло.

Цезарь не понял. Но за два года, проведенных в России, он привык к состоянию неопределенности.

Вторым пунктом магического плана было зачатие новой жизни. Осенью, узнав о своей беременности, Галя написала мужу «будет Витя». Ультразвука тогда еще не изобрели. Беременные обходились приметами и предчувствиями. Галя не сомневалась в том, что носит мальчика.

Это была дерзость, вроде попытки дворцового переворота. Мария Васильевна лишилась сна, ревнивые чертики прыгали в ее взгляде. Чувствуя свою растущую женскую силу, Галя наконец осознала, для чего был нужен этот растянувшийся на три года кастинг возлюбленных. Ее Витя, вернее, его дух, носился в темном пространстве бестелесности, пока она раскладывала свой пасьянс. Наконец она решилась подать ему знак. Он увидел огни аэродрома и зашел на посадку.

Такой наивный буддизм Галя практиковала до конца 1944 года, а затем пространство легким движением руки почтальона разрушило картину мира, созданную гормонами в организме будущей матери.

Будущий отец Виктора Второго утверждал, что бог хлопает в ладоши, когда хочет привлечь наше внимание. Поэтому внезапные резкие звуки полны смысла.

Утром десятого декабря Галя проснулась на рассвете от хлопка входной двери. Снег проскрипел во дворе под ногами Марии Васильевны, торопившейся на работу. Манная каша у нее опять получилась не шедевр. Соли чересчур, огонь торопливый, короче – подгорела. Это всегда приводило Галю в бешенство, но сегодня кулинарная нелепость матери показалась ей трогательной. Она с аппетитом хлебала невкусную жижу, проверяя оставшиеся с вечера тетрадки. Четвертый месяц она ведет начальные классы. Замужняя женщина в положении, настоящие хлебные карточки вместо прежних студенческих объедков.

Конечно, никогда не бываешь доволен тем, что есть, всегда хочешь чего-то большего. Сидишь и думаешь вкусную мысль: бутерброд со сливочным маслом. Вспоминаешь золотистый бублик, твердый снаружи, сдобный внутри, который дедушка привозил с ярмарки давным-давно, когда крестьяне были уважаемыми людьми. Угощая внуков, дедушка делил бублик повдоль на две идеальные половинки. Каждую щедро намасливал.

Показывал детям чудо – опасный фрукт-томат из Америки, который можно кушать только с крутыми яйцами, иначе испортишь печень. Рассказ сопровождался наглядной демонстрацией. Фрукт нарезали кружочками, перекладывая мясо томата ломтиками белка, создавая красно-белый шар, каких не бывает в природе. Галя его боялась. Смелый Витя любил ярмарочное угощение, которое называл «яйцо индейца», вызывая смех взрослых.

Живот обиженно ворчит, обманутый воспоминаниями. Внутри идет борьба двух голодных существ, ее желудка и растущего мальчика. Они там, в темноте, как будто дерутся за каждый кусок еды. Слава богу, мальчик сейчас дрыхнет в персональной ванне, защищенный от внешнего мира. Такие удобства есть только у начальства и эмбрионов. Но скоро манная каша разбудит ребенка, он взбодрится, начнет утреннюю гимнастику, будет дубасить мать изнутри.

Стучат в дверь. Галя идет открывать. Почтальон с мороза появляется в белом облаке, протягивает толстый конверт. Говорит, что не сумел запихнуть его в почтовый ящик. Что это тебе такое прислали? Топчется на пороге, желая пополнить копилку районных сплетен. Любопытный старичок. Галке сёдня отнес пакетище, а там… Размечтался удовлетворить интерес и погреться чужим теплом, собачья ведь жизнь – таскать корреспонденцию, все пишут и пишут, а что и зачем? Сами не знают. Вот ему никто не пишет, детей нет, жена в могиле, и так скучно на свете, что одна радость – чужие новости.

Галя сует почтальону гривенник. Выпроваживает: спасибо, дядя! Бежит к столу, в круге света от низко висящей лампы разрывает конверт… На стол сыплются рисунки…