— Отличная цитата, доктор! Хорошо процитировали, клянусь честью. Я бы и вполовину так хорошо не смог бы, разве что вспоминал бы Дисциплинарный устав.

— Сокрушительный удар, уважаемый Мэтьюрин, — подтвердил Раффлз. — Один из тех ответов, что, как правило, приходят в голову лишь на следующий день. Что скажете, мистер Соуэрби?

Мистер Соуэрби смог лишь заверить, что не хотел дурно отзываться о национальностях, не знал, что джентльмен родом из Ирландии, попросил прощения за невольные оскорбления и воспользовался тем, что моряки уходят, чтобы тоже откланяться.

— Надеюсь, все прошло хорошо? — поинтересовался Стивен.

— О да, — ответил Раффлз. — Сейчас почти конец Рамадана, знаете ли, и к вечеру ревностные мусульмане становятся раздражительными, особенно когда такая жара. Завтра они, умасленные бараньим жиром, снова станут самим добродушием. Но я сожалею, что вы оказались вынуждены терпеть этого типа. Наверное, это казалось бесконечным.

— Многословие его второе имя, — признал Стивен.

Некоторое время они в молчании разбирали орхидеи, а потом, с сомнением в голосе, Раффлз произнес:

— Без сомнения, обычно вас окружают джентльмены и офицеры — те, кто знает и о вашем происхождении, и о достоинствах. Хотел бы я знать, известно ли вам, как широко распространены подобные невежественные взгляды? Нищета, безграмотность, папизм, и всё такое? И что такое сильное неприятие некоторым образом связано с мятежом? Если вы не имели дел с людьми вроде тех, кто у власти в Новом Южном Уэльсе, боюсь, оказавшись там, вы будете глубоко потрясены.

— Мне случилось мельком взглянуть на них во времена того несчастного, Уильяма Блая. Мы заходили в Сиднейскую бухту на «Леопарде» за кое–какими необходимыми припасами. Люди бунтовали, но судя по тому немногому, что я смог увидеть, за некоторыми исключениями, офицеры показались мне просто сворой оборванцев на лошадях, со всем упрямством, высокомерием и тщеславием, которые подразумевает такое определение.

— Увы, с тех пор ситуация не улучшилась.

— Странное дело, — продолжил Стивен после паузы, — когда американские колонисты сбросили англичан, в Англии их многие поддерживали, к моему удивлению — даже Джеймс Босуэлл, в противоположность доктору Джонсону. Однако когда то же самое попытались сделать ирландцы — насколько мне известно, не прозвучало ни единого голоса в их защиту. Правда, Джонсон сказал о печально известном альянсе с Кевином Фицджеральдом: «Не вступайте в союз с нами, сэр. Мы с вами объединимся лишь чтобы вас ограбить». Но это было задолго до восстания.

— Меня не перестает изумлять, что Джонсон находил силы терпеть это ничтожество Босуэлла, и что это ничтожество написало такую серьезную книгу. Помню отрывок, в котором доктор злится по поводу революции в колониях и называет их «расой осужденных, которые должны быть благодарны за то, что мы их не перевешали» и еще один «Я готов любить все человечество, кроме американцев». Он их называл «сволочи, бандиты, пираты», восклицал, что «будет жечь и убивать их». Но опять–таки бесстрашная мисс Сьюард заметила: «Сэр, дела обстоят так, что мы всегда наиболее агрессивны в адрес тех, кому мы причинили зло». Может тот же принцип применяется сейчас и к ирландцам. Присоединитесь ко мне на чашу пунша?

— Думаю нет, Раффлз, хотя я очень признателен за вашу доброту. Как только мы разберем эту кучу, я пожелаю вам спокойной ночи. День выдался весьма утомительный.

Пока Стивен шел по коридору, в который выходили комнаты секретарей, то уловил тяжелый запах опиума — наркотика, который он употреблял много лет в более удобной форме лауданума. Иногда Мэтьюрин принимал его для удовольствия и расслабления, иногда — чтобы ослабить боль, но чаще всего — чтобы справиться с душевным расстройством. Эту привычку он бросил, воссоединившись с Дианой, по многим причинам. Одна из них — убеждение в том, что человек должен обходиться без бутилированной силы духа. Чистая храбрость — вот к чему он стремился. Но уловив знакомый запах, Стивен подумал, что будь у него под рукой пинта лауданума, его решимость оказалась бы сломлена. Надвигающаяся ночь требовала невероятной силы духа. С одной стороны, он был невероятно зол — крепкому сну это не способствует. С другой стороны, более болтливая часть его разума, несмотря на все попытки дисциплинировать ее, как только отвлечешься или начнешь засыпать, наверняка станет пытать его мыслями о новой бедности, о неспособности содержать Диану, основать кафедру остеологии, сделать при случае широкий жест, выплачивать обещанные ренты, предпринять дальние плавания на «Сюрпризе» после наступления долгожданного мира. А если он все же заснет, пробуждение окажется еще хуже — эти мысли заново ворвутся в его разум, сопровождаемые, несомненно, теми, которые он еще не осознал.

Реальность в обоих случаях доказала обратное. Сон пришел сразу же, смяв концовку «Отче наш». Глубокий сон, в котором Стивен лежал полностью расслабленным до того, как в первых проблесках света он осознал роскошь лежания в почти бестелесной легкости и благоденствии. Потом пришло радостное воспоминание о том, что у них есть корабль, а потом мощная фигура загородила слабый источник света, и он услышал грохочущий шепот Джека, спрашивающий, проснулся ли он.

— А что, если да, дружище? — отозвался доктор.

— Что ж, тогда, — низкий голос Джека как всегда наполнил комнату, — Бонден нашел маленький зеленый ялик. Я подумал, ты захочешь отправиться со мной и посмотреть на поднятый из воды голландский шлюп, название которого я никак не могу вспомнить.

— С удовольствием, — ответил Стивен, вылезая из кровати и накидывая на себя одежду.

— Разумеется, я полагаю, что умоешься и побреешься ты позже. Если помнишь, нам предстоит завтрак с губернатором.

— Да? Что ж, думаю да. Но парик скрывает множество грехов.

В те времена цитадель Батавии, где располагалась резиденция губернатора, пребывала в несколько хаотическом состоянии. Голландская администрация попыталась разобраться с ужасающим уровнем смертности от лихорадки, оградившись множеством рвов, каналов и водных преград, временно перенаправив ряд водных потоков. В результате Стивену нужно было всего лишь выйти из окна, чтобы с помощью Бондена усесться на корме ялика на позаимствованной где–то диванной подушке. Там к нему присоединился Джек. Сотню ярдов они плавно гребли по узкому частному каналу, заглядывая то в чью–то кухню, то в комнату, от которой им пришлось отвернуть покрасневшие лица. Потом через разрушенный шлюз, по каналу через мели с отливом мягко вышли в залив. День выдался совершенно тихим. Несколько крупных рыбацких проа под негромкое пение плыли сквозь дымку.

Стивен снова заснул. Когда он проснулся, Бонден греб все в том же ровном ритме, но встающее позади них солнце разогнало испарения. Спокойное море окрасилось в невероятно нежный ровный синий цвет, а Джек Обри чрезвычайно внимательно всматривался вперед сквозь яркий свет.

— Вон он, — заметил Джек, уловив движение Стивена. Мэтьюрин, последовав за его взглядом, увидел остров с верфью, а вдоль верфи — корпус тускло–коричневого корабля, довольно маленького.