Таня Сидорова, зажав рецензию между учебниками физики и химии, пошла в ТЮЗ сразу после уроков. Ее распирало желание сообщить подружкам, куда и зачем она идет, но она сдержалась. И не из скромности. Просто не хотелось смазывать будущее впечатление, когда выйдет заметка. Пусть это будет для всех полным сюрпризом, что создаст эффект разорвавшейся бомбы. Автор заметки вошла в здание театра и прошла всех часовых, повторяя как пароль «Я к Валерии Геопольдовне».

Само то, что ей было позволено пройти в театр вне положенного для зрителей времени, приподнимало ее в собственных глазах и создавало атмосферу праздника. Розы цвели в душе девочки, державшей наперевес исписанный лист линованной бумаги. Она не просто шла. Она проходила первые метры своего пути к славе и известности. Сейчас ее похвалят и скажут, что делать дальше. Написать о другом спектакле? Рассказать всему свету о блестящем исполнителе роли Ромео, в которого она была немножко влюблена? Спросят совета, какую пьесу выбрать для следующей премьеры?

Перед дверью с табличкой «Заведующая литературной частью» девочка приостановилась, поправила челку и придала лицу выражение скромной сдержанности, готовясь к лавине похвалы. Постучала.

– Да-да, войдите. – Хозяйка кабинета приветливо улыбнулась. – Ах, это вы? Уже написали? Так быстро? Как вас зовут, не напомните? – Валерия Геопольдовна говорила исключительно в вопросительной форме.

Девочка протянула листок с видом человека, обреченного на похвалу.

– Таня, – сказал она скромно.

– Трудно было, Танюша? Сколько времени ушло? Посмотреть можно?

Таня молчала, потому что не знала, на какой из этих вопросов нужно отвечать. Потом поняла, что отвечать и вовсе не нужно. Валерия Геопольдовна уже углубилась в чтение ее листочка. Она читала, и легкая полуулыбка играла на ее тонких губах. И вообще у нее все было тонкое – пальцы, запястья, брови. Это Тане нравилось. А вот полуулыбка не нравилась. Совсем. Ведь текст к улыбке не располагал, он был исключительно серьезный. Про огонь искусства, опаливший душу зрителей. Про взор главного героя, прожигающий сердца все тех же зрителей. И про общую идею спектакля, которая, как огонь Прометея, осветила все закоулки в душе сидящих в зале. И про занавес, который, словно горящая балка, упал неожиданно, хотя смотреть этот спектакль можно было бесконечно.

Дочитав, Валерия Геопольдовна только переспросила:

– У вас, Танечка, папа, случайно, не пожарным работает?

– Нет. А что?

– Да нет, ничего. Просто вы к огню очень неравнодушны. Ну спасибо. Выйдет, я думаю, в ближайшие дни. Меня газета уже торопит. Вы не возражаете, если я слегка поправлю текст? Общую мысль о том, что спектакль вам очень понравился, я сохраню, обещаю. Будет желание, пишите еще, это, уверяю, увлекательное занятие.

Таня хотела было поддакнуть, вспомнив про свои творческие муки, но хозяйка кабинета выразительно посмотрела на часы и подтолкнула Таню к выходу, сославшись на занятость.

И Таня стала ждать славы. Каждый день она ходила к киоску и покупала свежий номер городской газеты. Под стук собственного сердца просматривала все четыре страницы. Потом по второму разу, более тщательно. Но нет, ничего не было. То есть было много всего, но совершенно ненужного, сплошное захламление газетных просторов – про открытие новой школы, про арест проворовавшегося депутата, про изменение маршрута движения какого-то трамвая. А как же искусство?

И вот примерно через неделю, которую Таня доживала в тревожном ожидании и пару раз даже плакала, она нашла крошечную заметку о театре под названием, больше подходящем для протокола, чем для журналистской сенсации – «Премьера в Театре юного зрителя». И дальше как пояснение – «Письмо школьницы в редакцию». Таня почувствовала тревогу. Это выглядело как-то непразднично и подозрительно. Таня никаких писем в редакцию не писала. Это она помнила точно. Все-таки это разные вещи: работать по заказу литературной части театра или писать какие-то глупые письма в газету. В первом случае речь идет о почетной работе, которую не всем доверят, а во втором – о чудачестве, потому что нормальные люди писем в газету не пишут. Это так же глупо, как разговаривать с телевизором. Это ее папа так говорил. А он у нее не какой-то пожарный, а самый настоящий ученый, физик, ему можно верить. И вот его собственная дочь пишет письмо в газету. Досадно как-то. Папе она, конечно, все объяснит, но вот девочки в школе уже, видимо, от зависти не помрут. Минута славы откладывается.

Да и соседи этого «письма» какие-то странные. Справа было помещено объявление о прививках собак от бешенства, а слева некролог по поводу смерти старейшего жителя их города. Между смертью и бешенством стоял театр, как будто он должен предотвратить смерть от бешенства. Видимо, редактор сгрузил на эту страницу все, что он отнес к «гуманитарной сфере», но получалось уж как-то слишком метафорично.

Настроение Тани катилось вниз, сминая надежды на славу и известность. Для поднятия настроения она решила перечитать свою заметку. И тут ее ждал настоящий удар, прямо под дых. Таня читала и не узнавала свой текст. Там были отдельные знакомые обрывки и даже пара предложений ее собственного изготовления. Но большая часть этого «письма» была ей лишь смутно знакомой. Замечательный огонь Прометея, которым она так гордилась, был потушен, горящий взор главного героя почему-то был заменен на волевой подбородок, а занавес взлетал, как птица, вместо того, чтобы падать, как горящая балка. И под всем этим безобразием стояла подпись – «ученица 10-го класса Татьяна Сидорова».

Татьяна пришла домой и спрятала газету в укромном уголке своего письменного стола, чтобы никто не нашел. Выбросить все-таки было жалко. Не хотелось, чтобы ее фамилия соприкасалась в мусорном ведре с картофельными очистками. Показывать родителям газету она не стала.

На следующий день в школе Таня внимательно приглядывалась к своим школьным товарищам, пытаясь по их лицам понять, читали они «письмо» или нет. Если девочки стояли кружком и прыскали от смеха, то Таня сжималась от дурных предчувствий, пока по обрывкам фраз не угадывала, что у них другой повод для веселья. Если на уроке литературы учительница спрашивала: «А что думает Сидорова?», то Тане мерещилась многозначительная улыбка, и она начинала готовиться к худшему. Но пронесло. Похоже, что это злосчастное «письмо» никто не читал. Наверное, некролог и собачье бешенство отпугнули читателей от этой страницы. А может, эту городскую газету вообще никто никогда не читал.

Но характер у Тани был бойцовский. Как только тревога стала отпускать, боевой дух начал бить копытом. В ней росла обида на Валерию Геопольдовну. С какой стати? Почему она испортила Танин шедевр? По какому праву украла славу?

Любая другая девочка попереживала бы, перелистнула эту страницу и забыла. Но Таня была не любой и не другой. Она была Татьяной Сидоровой. И через неделю в кабинет заведующей литературной части постучали.

– Да-да, – привычно сказала Валерия Геопольдовна. – Ах, это вы? Чем обязана? Что-то еще написали?

Как всегда, она говорила вопросами. Но Таня решила, что отвечать она не будет, наоборот, будет спрашивать. Со всей строгостью поруганных надежд.