– То есть мы можем перевести мои тату на твою кожу?

– Не факт, что мне татуировки подойдут, но это возможно. Просто будь осторожна… – он взмахнул рукой. – В порывах страсти. Человеческая слюна обращает магию вспять.

– Только человеческая?

– Да. Если собака полижет тебе локти, ничего не случится.

Алекс взглянула на него. В сумраке ее глаза выглядели черными и дикими.

– Мне нужно знать что-то еще?

Спрашивать, о чем она, было излишне. Продолжит ли мир открываться перед ней? Делиться своими тайнами?

– Да. Много чего.

Она замялась:

– Ты мне покажешь?

– Если позволишь.

Тогда Алекс чуть заметно улыбнулась, и Дарлингтон мельком увидел девочку, скрывающуюся внутри нее, – счастливую, менее затравленную девочку. Вот что делает магия. Она открывает сердце человека, которым ты был, прежде чем жизнь разрушила твою веру в возможное. Она возвращает тебе мир, о котором мечтают все одинокие дети. Для него все это сделала «Лета». Возможно, то же самое она сделает и для Алекс.

Через много месяцев он вспомнит, как держал на ладони мотыльков. Он будет вспоминать это мгновение с мыслью о том, как глупо было полагать, что он хоть что-то о ней знает.

Зима

Когда Алекс наконец вернулась в Старый кампус, небо уже посерело. Она заскочила в «Конуру», чтобы принять душ с вербеновым мылом под курильницей с можжевельником и пало санто. Только они могли справиться с вонью Покрова.

Она почти не бывала в убежищах «Леты» одна. Ее всегда сопровождал Дарлингтон, и она по-прежнему надеялась увидеть его на подоконнике с книгой, услышать, как он ворчит, что она использовала всю горячую воду. Он предлагал оставить сменную одежду в «Конуре» и Il Bastone, но Алекс и так было почти нечего носить. Она не могла позволить себе хранить запасную пару джинсов и один из двух своих лифчиков где-то, кроме своего уродливого комода. Так что, когда она вышла из ванной в узкую раздевалку, ей ничего не оставалось, кроме как надеть спортивный костюм Дома Леты. У сердца и на правом бедре была вышита гончая «Леты» – эмблема, непонятная никому, кроме членов общества. Там же до сих пор хранилась одежда Дарлингтона: куртка от Barbour, полосатый шарф колледжа Дэвенпорт, чистые, аккуратно сложенные, отутюженные джинсы, идеально разношенные рабочие сапоги и топсайдеры от Sperry, только и ждущие, когда их наденет Дарлингтон. Алекс ни разу не видела, чтобы он их надевал, но, возможно, нужно иметь такую пару на случай, если придется преобразиться в мажора.

Она оставила зеленую настольную лампу в «Конуре» включенной. Доуз это не понравится, но она не могла заставить себя уйти в темноте.

Алекс отпирала входную дверь в Вандербильт, когда ей пришло сообщение от декана Сэндоу: Побеседовал с Центурионом. Спи спокойно.

Ей захотелось отшвырнуть телефон. Спи спокойно?! Если Сэндоу собирается разбираться с убийством лично, она зря потратила свое время и монету принуждения. Она знала, что декан ей не доверяет. Да и с чего бы он ей доверял? Когда до него дошла новость о смерти Тары, он наверняка попивал ромашковый чай рядом со спящим у его ног большим псом. Наверняка ждал у телефона, чтобы убедиться, что на предсказании не случится ничего ужасного и Алекс не опозорит себя и «Лету». Конечно, меньше всего ему хотелось подпускать ее к расследованию убийства.

Спи спокойно. Остальное оставалось ненаписанным: Я не жду, что ты с этим разберешься. Никто не надеется, что ты с этим разберешься. Пока мы не вернем Дарлингтона, от тебя не ждут ничего, просто не привлекай к себе лишнего внимания.

Если они вообще смогут его найти. Если они каким-то образом смогут вернуть его домой из того темного места, в котором он пропал. Меньше чем через неделю, в новолуние, они проведут ритуал. Как это работает, Алекс не понимала. Она знала только, что декан Сэндоу верит, что это сработает, и что, пока это не произойдет, ее задача – позаботиться, чтобы никто не задавал лишних вопросов об исчезнувшем золотом мальчике «Леты». По крайней мере сейчас ей не придется волноваться из-за убийства и препираться с угрюмым детективом.

Войдя в общую комнату и обнаружив, что Мерси уже проснулась, Алекс обрадовалась, что зашла принять душ и переодеться. Раньше она воображала, что общежития колледжей похожи на отели с длинными коридорами, в которые выходит множество спален, но Вандербильт напоминал скорее старомодное многоквартирное здание: отовсюду доносилась музыка, напевающие и смеющиеся люди входили и выходили из общих ванных комнат, а по колодцу центральной лестницы эхом разносилось хлопанье дверей. В дыре, где она жила с Леном, Хелли, Бузилой и другими, тоже было шумно, но там шум был иным – он звучал, как подавленные вздохи и стоны умирающего.

– Ты не спишь, – сказала Алекс.

Мерси подняла взгляд от романа «На маяк», заложенного множеством пастельных стикеров. Ее волосы были заплетены в причудливую косу, а вместо того, чтобы завернуться в их дешевый шерстяной плед, она накинула поверх джинсов шелковый балахон с синими гиацинтами.

– Ты вообще дома ночевала?

Алекс воспользовалась представившейся возможностью:

– Ага. Когда я пришла, ты уже храпела. Я проснулась, только чтобы пробежаться.

– Ты была в спортзале? Разве душевые так рано открываются?

– Для сотрудников да.

Алекс была не слишком уверена, что это так, но знала, что спорт интересует Мерси меньше всего на свете. Кроме того, у Алекс не было ни кроссовок, ни спортивного бра, и Мерси ни разу об этом не спросила. Люди не уличают никого во лжи ни с того ни с сего, а с чего бы кому-то лгать о том, что он бегает по утрам?

– Вот психи! – Мерси бросила Алекс скрепленную пачку листов. Той не хотелось даже смотреть, что там написано. Это было ее эссе по Мильтону. Мерси предложила его почитать. Алекс уже видела начерканные красной ручкой замечания.

– Ну и как тебе? – спросила она, входя в их спальню.

– Не ужасно.

– Но и не хорошо, – пробормотала Алекс, войдя в их крошечную каморку и снимая спортивный костюм.

Мерси повесила на свою часть стены постеры, семейные фотографии, корешки билетов на бродвейские мюзиклы и написанную китайскими иероглифами поэму, которую она, по ее словам, выучила для званых ужинов по настоянию родителей, но искренне полюбила, несколько скетчей Александра Маккуина и целую россыпь красных конвертов. Алекс знала, что все это – отчасти притворство для создания образа девушки, которой Мерси хотела стать в Йеле, но каждый предмет, каждая вещь была как-то связана с ней. Алекс же чувствовала себя так, будто кто-то взял и слишком рано обрезал все ее ниточки. Ее главной связью с прошлым была бабушка, но Эстреа Стерн умерла, когда Алекс было девять. Мира Стерн по ней скорбела, но не испытывала никакого интереса к материнским историям и песням, рецептам и молитвам. Она называла себя исследовательницей и увлекалась гомеопатией, аллопатией[6], целительными драгоценными камнями и Крайоном[7], а как-то три месяца добавляла спирулину в каждое блюдо. Всем увлечениям она предавалась с одинаково неистовым энтузиазмом и пичкала Алекс то одним волшебным средством, то другим. Когда речь заходила об отце Алекс, Мира была не слишком щедра на подробности, и, если ее расспрашивали чересчур настойчиво, ее ответы становились еще туманнее. Он был знаком вопроса, фантомной половиной Алекс. Она знала только, что он любил океан, родился под знаком Близнецов и был смуглым – Мира не могла сказать, был ли он доминиканцем, гватемальцем или пуэрториканцем, зато знала, что он восходящий Водолей с луной в Скорпионе. Или что-то в этом духе. Алекс никогда не могла запомнить.