— Попросила бы у папочки сразу машину, — Поддел ее. А сам подумал — ну должно быть и фрукт ее папочка, подпольный миллионер.

— Зря Вы так, — Обиделась Вероника. — Чтобы отремонтировать и обставить этот домик, папа продал наш старенький Москвич, влез в долги. Он простой преподаватель в техникуме. Правда очень хороший, студенты его побаиваются, но любят и уважают. Иначе и за деньги ничего бы не делали.

— Ну, хватит болтать — берите полотенце и в душ. Да, в полотенце завернуто чистое белье. Это отца. Оно еще не ношенное — оставлено здесь на всякий случай. Как пользоваться душем — разберетесь, это легче чем чинить мотоцикл. В коридор и направо, марш.

Душ оказался маленьким, обитым светлым пластиком, закутком, за крохотной, но чистой кухонькой, отделенный от нее только голубой непромокаемой занавеской, скользящей на кольцах по натянутой проволоке. Зайдя внутрь, пустил теплую воду, стал под неспешный мелкий теплый дождик, смывающий с усталого тела пыль дорог целинной казахстанской страды.

Помывшись и надев свежее белье, постарался привести в относительный порядок изрядно помятые форменные брюки и рубашку. Затем пригладил волосы и пошел на мягкий зеленый свет люстры, проникавший в коридор через неплотно прикрытую дверь.

В комнате был накрыт немудренный стол. На никелированной подставке кипел блестящий электрочайник, стояла баночка варенья, масленка и полбуханки белого пышного хлеба.

— С легким паром, лейтенант! Садитесь к столу, будем ужинать.

— Не густо, однако. Разрешите внести свою долю, авиационным пайком.

Отогнув край скатерти, поставил коробку на стол, вскрыл картонку ножом, как обычно пристегнутым в кожанном чехольчике к брючному ремню рядом с кобурой.

— А в душе вы пистолет отстегивали, или так и купались? — Поддела меня Вероника. — Сейчас его точно можно снять. Дверь закрыта на замок. В добавок я набросила крюк.

— С ним купался, — Обижено буркнул я, снимая кабуру и кладя пистолет на тумбочку.

— Разбирайте теперь содержимое пайка сами. Хозяйка Вы, или не хозяйка. — Отпассовал ей.

— Пока хозяйка, — Неожиданно грустно вздохнула Вероника и, не вдаваясь в подробности начала вынимать и раскладывать на скатерти дары ВВС.

— Шоколад! Шоколад! Шоколад! — Звонко захлопала в ладошки девушка, но быстро взяла себя в руки и скромно положила брус пайкового шоколада на стол. Больше в пайке ее уже ничего не интересовало.

— Это Вам, — галантно пододвинул я плитку в ее сторону.

— Ну, что Вы, мы поделим ее честно, пополам.

— Да здесь и делить-то, право, нечего. Мы ведь ежедневно на завтрак и обед по такой плитке съедаем — рацион. Надоело… Раньше и на ужин давали, но врачи запретили, стали плохо спать. Сны разные-всякие снились, невысыпались… — Подначивал я. Вероника недоверчиво посмотрела на меня, но не уловив подвоха с удовольствием вгрызлась зубками в шоколад.

От шоколада я бы тоже, пожалуй, не отказался, но приходилось теперь держать марку и не показывать виду. В моем распоряжении, впрочем, оказался изрядный кусок сухой копченой колбасы. Так мы чаевничали. Вероника запивала чаем шоколад, а я колбасу. Все были довольны.

— Хорошо живут ВВС, — Улыбнулась она перемазанными шоколадом, алыми как у ребенка губами. Перехватила мой взгляд и облизнула, слизала шоколадные крошки красным, острым язычком. — Теперь — лучше?

— Теперь — чудно, — не удержался я, любуясь. Если и бывает любовь с первого взгляда, то происходящее со мной именно к такому состоянию души и относилось. Влюбился по уши. Мне нравилось смотреть как она по детски откровенно наслаждается шоколадом, как облизывает губы, как дует на чай, остужая его. Все вызывало во мне трепет и какое-то чисто щенячье умиление.

Закончив чаепитие Вероника, — как мне нравилось ее имя, неземной музыкой звучало оно в моем влюбленном сердце, — надела фартушек, легонько вздохнула и унесла посуду в кухоньку. Пока мылась посуда, я собрал остатки пайка, сложил в коробку и отнес ей.

— Возьмите, разложите по полкам. Кто знает сколько еще прийдется меня кормить. Предложил свою помощь в мытье посуды, но был немедленно отослан обратно.

Вернулся в комнату. Взял с полки своего любимого Врубеля и подсел с альбомом к столу.

— Вы любите искусство? — Вероника вошла, села на соседний стул, по детски поджав под себя ногу.

— Мне нравится рассматривать картины. К сожалению, слабо разбираюсь в живописи как искусстве изображения, композиции, светопередачи. Очень поверхностно. Обязательно читаю сопроводительные статьи, аннотации, но честно говоря, не очень ясно понимаю что к чему. Меня больше занимают сюжеты, лица людей, обстановка. Признаюсь вам первой, Вероника, что часто стараюсь представить себя в ситуации изображенной на картине. Иногда на месте участника действия, другой раз — как стороннего зрителя. Если это пейзаж — войти в него, пройти по лесной тропе, присесть у ручейка… Смешно, правда? Друзьям этого не скажешь, они и так считают мое увлечение дурацкой тратой денег.

Девушка сидела, уперев локти в стол, подперев подбородок переплетенными пальцами рук и внимательно, не перебивая слушала.

— У меня в Забайкалье отдельная комната. Хорошая. Теплая. Светлая. В старом добротном доме с толстенными стенами. Поэтому есть возможность покупать и хранить книги, альбомы. Вероятно разумнее купить мебель, холодильник, телевизор, тарелки всякие… Но я обхожусь казенным инвентарем. А вот книги… Без них не могу. Это — как окно в мир.

— Странный Вы, лейтенант, не типичный. Точнее, не укладывающийся в мое представление, или, если угодно, образ, имидж нормального лейтенанта. Собираете альбомы, книги, мечтаете возле картин. Не спрашивая о водке, запиваете колбасу чаем. Даже не едите пайковый шоколад! — Вероника рассмеялась, но вдруг сбилась, скомкала смех, замолчала, словно припомнив нечто неприятное, угнетающее, от чего совсем ненадолго забылась, отвлеклась под уютным зеленым светом лампы. Но вспомнила, застыла, не сводя немигающего взгляда с одной далекой точки в пространстве…

— Вы любите фантастику? — Попробывал разорвать я тягостное, непонятное молчание. Вероника вздрогнула, посмотрела на меня, благодарно улыбнулась своей странной полуулыбкой.

— Извините, лейтенант. Это — слабость. Вы спрашиваете о фантастике?

— Я честно пробовала читать наших авторов, но кроме Трудно быть богом Стругацких не смогла ничего осилить. Остальное — либо горячечный бред свихнувшегося изобретателя с добавлением светлой коммунистической бутафории, или суконный корявый слог. Лучше обстоит дело с зарубежной фантастикой. Обожаю Гаррисона.

— Тут я с Вами заодно! А Саргасы в космосе?

— Класс! Чистый вестерн! Мне иногда попадаются неадаптированные книги на английском языке. Присылают друзья отца из Москвы, Ленинграда. Стараюсь побольше читать в подлиннике. Во-первых, совершенствую язык, во-вторых, знакомлюсь поближе с чужой жизнью, не вымаранной цензурой.