– Не знаю. Мне просто нужно решение. Я думала, что за пять лет, что я у вас не была, могло появиться что-то новое… даже не знаю… Таблетки? Есть такие, которые не помешают мне водить машину?

На этот раз Борисов не скрывал своего скепсиса:

– Вы ведь знаете, что я психотерапевт. Таблетки – не мой метод. Я могу посоветовать вам освоить приемы медитации, другие техники релаксации, их сейчас много даже в интернете, совершенно свободно и бесплатно. Вы можете подобрать то, что поможет именно вам. Но если вам нужны препараты, то нужно искать психиатра. Я их выписать не могу, я ученый, а не врач.

– Хорошо, я вас поняла. Ну тогда, может быть, вы дадите мне справку, что у меня диагностирован этот синдром…

– Надя, к сожалению, и в этом я не могу помочь. Мое дело – не выписывать лекарства или справки, а чинить психику вместе с клиентом, помогать и направлять. Все внешние воздействия, когда человек не готов работать сам, в психотерапии просто невозможны. Но я уверен, что, если вы все-таки решитесь на терапию, она может дать хорошие результаты. Не обязательно со мной, можете найти другого специалиста.

– То есть вы от меня отказываетесь?

– Нет, разумеется. Я буду ждать, когда вы будете готовы заняться собой всерьез.

Реплика Борисова однозначно говорила, что Наде пора, но она не могла встать. Сил не было совсем.

– Хотите воды?

– Да, спасибо, – с благодарностью откликнулась Надя.

Холодное прикосновение воды к языку и гортани ее взбодрило. Ну, нет так нет. Она хотя бы попыталась.

– А можно поподробнее о техниках медитации?

– Напишите мне мейл, Надя, я пришлю вам ссылки. И пожалуйста, научитесь думать о себе, слышать свои чувства, заботиться о себе. Вам необходимо понять одну очень важную вещь: вы имеете право быть несовершенной. Если вы разрешите себе быть собой, ваша любовь к людям не станет меньше – она станет глубже, но при этом перестанет вас так сильно изнурять. Постарайтесь ослабить этот неустанный самоконтроль. Разрешите себе быть живой. Обещаю, что ничего страшного с вами из-за этого не произойдет.

* * *

Выйдя на улицу, Надя не сразу включила телефон. Март улыбался ярким солнцем, и она остановилась, подняв лицо к небу и ловя этот момент.

Ослабить контроль. Смешной этот Борисов. Он правда думает, что я что-то могу контролировать? Ну на работе – да, пожалуй. В рамках своих полномочий. Но в остальном? Я не контролер, я скорее лошадь, которая везет свой груз, не видя обочин из-за закрывающих глаза шор. И этот груз не скинуть, от него не отказаться, потому что он – суть моей жизни, смысл, без которого я ничто. Ей внезапно вспомнились пустые и растерянные глаза женщины, которую она давным-давно, в детстве, увидела за решеткой в отделении милиции. Наде тогда сказали: «Вот видишь эту тетю? Она тоже сначала просто брала вещи без спросу, а потом попала в тюрьму и стала уголовницей. У нее нет ни дома, ни семьи, она никому не нужна. Ты тоже так хочешь?» Нет! Никогда до того дурацкого случая с великом Надя не ощущала так остро потребность в том, чтобы ее любили. Она боялась быть никому не нужной – вот мать твоя, объясняла бабушка, все ищет, ищет чего-то, но кому она такая нужна? Никому. И это был приговор. Марина не была нужна ни собственной матери, ни своей же дочери, и Надя с детства видела, как это страшно. В чем-то она, конечно, была похожа на Марину: обе не любили показывать свои слабости. Но вместо того, чтобы разбазаривать силы на поиск себя, Надя проложила четкую колею с ранней юности – и шла по ней, ощущая уверенность и силу из-за того, что делает все, что положено. При полном одобрении бабушки, естественно. И вот пришла…

Бабушке и самой, между прочим, досталось. Принципиальность, которой она так гордилась, проросла из горького корня: дед, за которого она вышла замуж почти девочкой, через десять лет семейной жизни внезапно влюбился в другую – да так, что сделал несчастными всех вокруг, включая себя. Его новая любовь тоже была совсем юной, пришла в его КБ на практику и, конечно, не была ни в чем виновата. Она даже не сразу поняла, что уже начавший седеть ведущий инженер и коммунист Юрий Иванович в нее влюблен – иначе не осталась бы там работать и после окончания вуза. Семенов попал в тиски. Он знал, что его любовь запретна, знал, что ни в чем не виновата и жена Галина, видел, как расцветает, грустнеет и собирается замуж за другого его Катя – и в конце концов начал тихо и отчаянно пить. Четвертой в этом многоугольнике оказалась дочь Марина, на которой обманутая в своих желаниях Галя вымещала все свое женское отчаяние. Юрий Иванович с ужасом смотрел, как жена все яростнее ненавидит взрослеющую родную дочь, чувствовал свою вину и в этом, все сильнее пил и все туже закручивал эту страшноватую спираль семейного несчастья. Марина вырвалась из тисков в восемнадцать, поступив в какой-то простенький вуз и мигом съехав от родителей в общежитие, которого ей по закону не полагалось (это называлось «вписаться в общагу»). Потом ее носило от берега к берегу, и единственное, что успел сделать Юрий Иванович до своей кончины – это обеспечить дочь хорошей квартирой на Плющихе, чтобы ни она, ни внучка ни в чем не нуждались. Он умер рано, и это стало облегчением для обманутой и измученной драмами жены. Марину она к тому времени окончательно отрезала от себя и мечтала забрать и внучку – но не получилось. Девять месяцев в году Наденька жила с беспутной матерью, которая постоянно водила в дом гостей, меняла работы и мужчин. А три месяца лета были их временем: Надя и бабушка проводили их на даче. Сначала много лет снимали дом в Салтыкове, а после памятной Надиной кражи, чтобы «избежать позора», перебрались в Кратово. Собственно, там Надя и сдружилась со Светкой Зарницкой, которая звонила на днях и звала в гости. Надо бы ей позвонить, рассказать про бабушку и, наверно, позвать на похороны – ведь они неплохо друг друга знали…

Надя отключила режим «в самолете», и телефон мгновенно зазвонил:

– Алло, Невельская Надежда Юрьевна? – Надя узнала сильный мужской голос.

– Да, слушаю вас.

– Коллекторское агентство «Долг» беспокоит. Напоминаем, что сумма долга по кредиту растет, крайний срок оплаты – двадцать шестое марта этого года. Вы собираетесь оплачивать? – Не ответив, Надя нажала на отбой.

Вадим вышел ее встречать, глубоко засунув руки в карманы растянутого кардигана.

– Привет. Как ты? – Он смотрел на жену встревоженно, подняв изломы выразительных темных бровей.

– Не очень. Звонили из Первой Градской. Бабушка умерла. – После очень быстрого подъема по лестнице Надя слегка задыхалась.

– Надюша… – Вадим потянулся к Наде, чтобы обнять. Она замерла и стояла молча, никак не реагируя на его сочувствие.

– Извини, мне слишком плохо сейчас.

– Что нам теперь делать, Надя? Надо же как-то все организовать, что там положено в таких случаях?

– Я уже была в больнице, говорила с похоронным агентом, он все сделает.