— Но простите! — возмутился Константиниди. — Каким образом я смогу выполнить эти ваши, извините, совершенно идиотские условия, если я не далее получаса назад прогнал этого наглого болвана вон из дома и не велел ему больше здесь появляться! Вы что же, прикажете мне его по всей Москве искать? А сколько на это уйдет драгоценного времени? Об этом лучше подумайте!

— Мы уже подумали, уважаемый, — твердо и безапелляционно заявил бородатый, — Поэтому повторяю: условий менять нэ будем. Ваши трудности — это только ваши трудности. Ни с кем другим вести разговор нэ будем!

Он все время подчеркивал это свое кавказское «нэ» и теперь, нажав кнопку отключения связи, ударом ладони убрал антенну и сунул трубку в карман.

То ли слышимость была отменной, то ли голоса слишком громкими, но Лариса слышала буквально каждое слово отца, хотя стояла даже не рядом. Значит, окончательно решил родитель за нее ее же судьбу! Ну-ну… Димка, очевидно, законченная сволочь. Холодная и расчетливая. Не могла Лариса забыть его вчерашнего взгляда. Или уже и не хотела забывать?.. Что ж, возможно, отец и прав. Рвать надо один раз и навсегда. Чтоб потом не вспоминать и не жалеть…

— А теперь, пожалуйста, садитесь, Лариса Георгиевна, и слушайте меня, если не желаете попасть в холодный погреб, как я сказал вашему уважаемому отцу. Мы с Ашотом братья. Я — старший.

— Меня это совершенно не интересует. Даже если вы с ним муж и жена, как это у вас, на Кавказе, принято.

— Нэ надо перебивать! — Глаза у бородатого недобро вспыхнули. — В нашей семье младший всегда подчиняется старшему, такой закон. А вы сделали гак, что Ашот его нарушил. Зачем? Мы разве вас трогали?

— Ах вон ты о чем! — Вот так, на «ты» и с откровенным уже презрением, протянула Лариса Георгиевна. — Ну так знай, Ашот да-авно уже не мальчик. А ка ваши законы мне наплевать.

— Возможно, — спокойно продолжал бородатый. — Но вам надо знать, — он явно не принял ее «ты», — что тот же закон в нашем роду говорит: младший все делает только после старшего — и к женщине идет, и женится, и даже разводится, если хочет. Закон такой. Я нэ виноват.

— Эх вы, сопляки несчастные! — Лариса сразу догадалась, о чем думает старший братец: жалеет, что не ему первому досталось. — Нэ выйдет, — передразнила, — это дело у тебя. Ашоту с удовольствием дала, а тебе ни за что не дам. Иди гуляй, старший! А если хоть пальцем меня тронешь — всю свою дерьмовую жизнь потом будешь обижаться. Понял? И вали отсюда, законник хренов! Скажи Ашоту, что теперь только с ним разговаривать буду.

Лариса Георгиевна, тяжело дыша, отошла к окну, демонстративно покачивая бедрами, и стала смотреть на двор, закрытый высоким забором от посторонних.

— Вы, дураки, еще не знаете меня, — пообещала она многозначительно. Но этот бородатый ее не слушал, он полулежал в кресле, закрыв глаза и вытянув на середину комнаты длинные, как у лося, ногц.

«Вот еще мудило! — подумала уже без всякой злобы Лариса. — Чего пугать-то? Хочешь — так и скажи и дай бабе самой подумать… Законы у них такие, чтоб бабу, значит, по старшинству трахать, ишь ты!»

Возвращаясь к дивану, она нарочно с силой врезала острым носком туфли ему в щиколртку, отчего парень быстро подобрал ноги.

— Я же сказала, чтоб ты убирался! Не ясно? Повторить? — И она занесла ногу для следующего удара.

Он медленно и по-медвежьи развалисто поднялся, низко наклонив голову, поглядел на нее и пошел к двери.

— Скажи Ашоту, чтоб немедленно явился. Массаж мне будет делать! — закричала она вдогонку с вызовом.

Он резко повернул голову и сказал низким и грубым голосом:

— Я нэ был уверен, что вы такая дрянь, Лариса Георгиевна…

Ее словно ударили наотмашь по лицу, даже щеки обожгло пламенем. Она чуть было не сорвалась, не ринулась на него с кулаками, с ногтями. Вовремя опомнилась. Выдавила из себя через силу:

— Никого не хочу видеть… Господи, как вы мне все надоели! Будьте вы прокляты… И запомни, а потом передай, кому тебе положено: я не вашу армянскую семью порчу, а бывшему своему мужу такую вот месть сочинила. Скажи ему, что по сравнению с Ашотиком он — вонючий котенок. Скажи, Димке будет очень приятно это услышать. А теперь убирайся. И больше ко мне не входите…

Она кинулась лицом на диван, изо всех сил сдерживая слезы — не то ненависти, не то стыда, черт его знает, какие чувства теснили ее грудь, но обида должна была вылиться слезами. Что и случилось…

Когда Лариса, отревевшись, подняла голову, в комнате никого не было.

Подъехав к железным воротам дачи Виталия Бая, Вадим погудел клаксоном. Из калитки скоро появился парень в камуфляжной форме, подошел неторопливо к серому «жигуленку», в котором сидел Вадим, и наклонился к опущенному боковому стеклу.

— Чего гудишь?

Четверг, 13 июля, день

— Скажи Виталию Александровичу, от Константиниди. Он знает. И ждет.

Парень наверняка и сам уже знал, потому что, ни слова не говоря, открыл ворота и пропустил машину. «Вот так простенько, но со вкусом и живем, — подумал Вадим. — Есть что защищать, охранять. А ведь босяк босяком был, когда слинял в восьмидесятых на Запад. А нынче — всемирно известный галерейщик! Издатель журналов, буклетов по искусству! Куда нам, которые от сохи»…

Зря себя так настраивал Вадим. Бай встретил его более чем радушно. Удивился только, как быстро, будто ветреная девица, меняет свои планы Георгий Георгиевич. То просил приехать, то сам решился привезти полотна.

Но так же легко он принял и объяснение Вадима, что у деда всегда было семь пятниц на неделе. А сегодня ему вообще не до прогулок. Тут такое закрутилось, просто уму непостижимо.

— А ты сам за рулем? — мельком поинтересовался Бай.

Вадим кивнул. Бай выглянул в окно и удивленно вскинул брови:

— Что я вижу! А где же твой алый красавец? — Он имел в виду Димкин «мерседес».

— Забарахлил что-то, — небрежно отмахнулся Вадим. — Поставил его к мастеру, а на время взял у своих ребят. Бегает — и ладно. Много ли человеку надо?..

— Да, в общем… — пожал плечами Бай.

— А чего спросили-то? В город надо? Могу подбросить. Я ведь к вам на скоростях, дел до и больше.

— Нет, я думал, по рюмочке пропустим. Чего-то настроение пришло такое. Почему, не знаешь? — Он хитро подмигнул и направился в свой рабочий кабинет— высокий, под стать Вадиму, но грузный, с животом, переваливающимся через низко опущенный ремень брюк, и округлыми покатыми плечами. Типичный торговец из мясного ряда на базаре где-нибудь в Малаховке.

Денег-то много, а вида никакого. Жирный стал, ленивый, что ли? Бай словно подслушал его мысли, обернувшись, окинул Вадима с ног до головы быстрым скользящим взглядом.

— Сколько тебе нынче-то?

— В смысле? Не понял.