не впустишь меня в своё время и не будешь работать со мной, чтобы узнать правду о том, что здесь происходит, возможно, тебе больше не придётся защищать лес, — его кадык опускается вниз по горлу. — Возможно, больше не будет мира, который ты должна защищать.

Я тру ладонями глаза, где за роговицей появилась тупая боль.

— Это безумие. Если то, что ты говоришь, правда, почему ты не сказал мне об этом с самого начала? Зачем бежать?

— Я не планировал никого вовлекать, — он смотрит на деревья, и продолжает говорить, понизив голос: — Я не… — он делает глубокий вдох. — Я не уверен, кому можно доверять.

— Но ты доверяешь мне? Забавно… вчера ты, похоже, мне не доверял. Что изменилось?

— Ты не оставила мне особого выбора в этом вопросе, — он проводит рукой по волосам. — И я полагаю, что исчезновение моих родителей может иметь какое-то отношение к исчезновению твоего отца. Я верю, что ты единственная, кто может мне помочь.

А вот услышать такое от него я никак не ожидала.

— Что?

— Я больше не буду говорить об этом здесь. Это небезопасно. Я могу всё объяснить должным образом в более приватной обстановке.

— Да, ну, этого не произойдёт. Если тебе есть что сказать, говори это сейчас.

— Пожалуйста, — шепчет он. — Я не могу рисковать тем, что кто-то подслушает.

— Тут больше никого нет, — говорю я. — Только ты и я.

Он качает головой.

— Чего ты боишься?

— Я бы предпочёл не говорить. Не здесь.

— Ты не даешь мне много поводов для размышлений, Брайтоншир.

Я закатываю глаза. Я не могу поверить, что вообще потакаю этому сумасшедшему.

— Почему я должна тебе доверять?

Он неуверенно тянет ко мне руку, его пальцы тянутся, пока не переплетаются с моими. Горячие искры пробегают по костяшкам моих пальцев, вверх по руке и вниз по позвоночнику. Мой желудок сжимается, когда я смотрю на его руку. Рука, которая, по сути, была положена в гроб вместе с остальными частями его тела более двухсот лет назад и не должна была быть здесь, пересеклась с моей.

Он выдерживает мой взгляд.

— Доверие — это не просто. Это не то, что можно купить или заработать в течение нескольких мгновений после встречи друг с другом. Но я обещаю тебе, если ты позволишь мне пройти в твоё время, я сделаю всё, о чём ты меня попросишь. Я буду следовать твоим приказам и буду там, где ты хочешь, чтобы я был, и скажу то, что ты хочешь услышать от меня. Если я когда-нибудь переступлю черту или дам тебе хоть малейший повод усомниться в моих намерениях, тебе нужно просто приказать мне вернуться в лес, и я уйду.

— Просто так?

Он кивнул.

Мои губы растягиваются в полуулыбке.

— В это трудно поверить, учитывая твой послужной список.

Он не улыбается в ответ.

— Клянусь жизнями моих родителей, я не подведу тебя, — он крепче сжимает мою руку. — Мне нужно знать, что с ними случилось. Мне нужно… — он сглатывает. — Мне нужно знать, можно ли их спасти.

И этим единственным заявлением он открывает самую глубокую тайну моего сердца. Вера в то, что я всё ещё могу спасти своего отца, несмотря на то, что все говорят мне, что это невозможно. Я вижу то же желание в его глазах. Интересно, говорили ли ему другие, что это бесполезно, тоже?

— Поверить не могу, что я это делаю, — говорю я после минутной паузы, во время которой я думаю о причинах, по которым не должна этого делать, и отбрасываю их в сторону, и всё потому, что одна мысль продолжает подниматься над ними: Если есть шанс, что папа связан с этим, если я смогу наконец-то выяснить, что с ним случилось, разве я не обязана попытаться ради себя и своей мамы?

Я тяжело выдыхаю.

— Ты должен делать всё, что я говорю, без лишних вопросов. Начиная с моего дневного патрулирования. Ты должен оставаться рядом со мной и не создавать никаких проблем, понял? Потом я незаметно проведу тебя в свой дом, и ты мне всё расскажешь. Если я тебе не верю или мне не нравится то, что ты говоришь, я приведу тебя прямо сюда, и ты больше никогда не будешь врываться в мой лес. Тебя это устраивает?

Замешательство искажает его лицо.

— Хорошо?

— Это значит: «Мы заключили сделку?»

— Да, — говорит он, протягивая руку. — Мы заключили сделку.

Я изгибаю бровь.

— Постарайся не отставать.

Мы начинаем спускаться по тропинке, углубляясь в лес.

После нескольких минут напряженной тишины, во время которой я отвлечённо слышу его шаги рядом со своими, я задаю вопрос:

— Ты знаешь, что это опасно, то, что мы делаем? Если совет узнает, мы покойники. Как в гробах на глубине двух метров, и черви шевелятся между нашими разлагающимися пальцами ног.

— Боюсь, потребуется довольно много времени, чтобы привыкнуть к вашему необычному жаргону.

Я пристально смотрю на него.

— Да, я знаю, — тихо говорит он. — И всё же оно того стоит.

Я думаю о папе, который ждёт, когда я его спасу. Думаю о маме, которая ждёт, когда я вернусь домой к обеду, жалея, что не может поставить на стол третью тарелку. Я думаю о себе, обо всех тех временах, когда хотела, чтобы папа был всё ещё здесь, чтобы закончить мои уроки. Чтобы дать мне некого рода одобрение и помочь мне почувствовать, что я действительно знаю, что делаю. Просто… быть отцом.

— Да, — говорю я. — Так и есть.

* * *

Маленькая девочка свернулась калачиком на тропинке. Её платье персикового цвета испачкано грязью, а волосы выпали из инкрустированных жемчугом гребней. На её руках кровь, тонкие царапины тянутся от плеч к запястьям. Сначала я думаю, что она, вероятно, забрела в заросли ежевики, но потом она проводит кистями вверх по рукам. Кровь покрывает полумесяцы её ногтей. Она впивается ими в свою плоть и тянет вниз, глядя на деревья, которых больше не видит.

Брайтоншир резко останавливается. Кажется, вся кровь сразу отхлынула от его лица.

— Что с ней такое?

Моё горло сжимается, пока я смотрю на неё сверху вниз.

— Лес влияет на неё. Он сводит людей с ума, — я оглядываюсь на него, прищуриваю глаза. — Вот почему я всё ещё не уверена, что могу тебе доверять. Учитывая всё то время, что ты провел здесь, ты должен быть таким же сумасшедшим, как и она.

Ну, может быть, не таким сумасшедшим, поскольку я никогда раньше не видела, чтобы кто-то так быстро терял самообладание, но,