И тут он понял. Да, «Личности». Конечно, конечно. Его узнают и воспринимают с явным беспокойством из-за того, что написано о нем в журнале. Картинка с неандертальцами не могла не породить опасения. Да и сам этот термин был как проклятие: грязная обезьяна, глупый примат, «Эй, ты, неандерталец недоделанный!» Эти оскорбления теперь направлялись в его адрес. Какие еще провокации могли содержаться в статье? Бузи резко остановился, открыл журнал, купленный им в киоске на рынке. Он принялся читать там, где остановился, напрягая глаза, даже не озаботившись поисками очков по карманам. И то, что он читал, обескураживало. «Неандерталец» оказалось не худшим из того, что он прочел. Его выставили дураком, и сделал это не только Субрике, но и его жуткий племянник, чьи неприемлемые мнения приводились со всей обстоятельностью и имели целью замарать дядюшку через кровные узы. Терина произвела на свет горлопанящий денежный мешок без мозгов.

Бузи вдруг понял, что находится всего в сотне шагов от сооружения с округлым фасадом, где размещались студии архитектора и агентство по торговле недвижимостью, а над ними – офис Джозефа. Идея ему не нравилась, но в пылу раздражения от прочитанного в «Личностях» он решил не упускать возможность и сказать молодому человеку с глазу на глаз, что он думает об его огнестрельных разговорах, предчувствии гражданской войны, его очевидной уверенности в том, что людей нужно изгонять из города, как стаю собак. Бузи обычно был человеком миролюбивым. Но он постарается не выходить за рамки. Он должен высказаться. В конечном счете статья была посвящена ему, а не его племяннику. Они могут высказывать свои мнения, но при этом не обязательно переходить на личности. Он поведет разговор в доброжелательном русле. Когда он выскажется, мальчику придется предложить дядюшке кофе или что-нибудь покрепче, а это даст им время согласиться на различия во мнениях, как это делают кошка и собака в доме. Потом Бузи сможет, скажем, с полчасика отдохнуть в офисе Джозефа, остыть, а потом предпримет десятиминутное усилие, чтобы добраться до ботанических пастбищ и ленча.

Вообще-то он очень скоро начал надеяться, что его племянника не окажется на месте, что он где-то филателизирует, или разглядывает своих безжизненных бабочек, или изучает биржевые сводки. «Собирает бабочек с помощью дробовика! – подумал Бузи. – Собирает долги с помощью трости-колотушки». В любом случае он устал, и ему требовалось прийти в себя в тихой комнате, мягком кресле. Он поднял голову, оглядел кабинеты первого этажа – есть ли там какие-то признаки жизни. Если повезет, то в субботу тут окажется одна секретарша. Милая молодая женщина, вовсе не такая злыдня, какой она могла показаться: она не расположена к разговорам, когда ей нужно напечатать письма, расставить по порядку папки, а дома ее с кормежкой ждет обожаемая собака. Ему будет достаточно сказать ей: «Пожалейте мои колени» (выражение его матери; как быстро пролетело время!), и она посадит его в приемной Джозефа, наверно, в это кресло с потрескавшейся кожей, в котором сто лет назад восседал Пенсиллон-старший. Она будет заниматься своими делами, не замечая его. В этом варианте офис превращался в покойную кроличью нору и давал возможность восстановить физические силы без выматывающего спора. Он был слишком зол для спора. Слишком стар и зол и к тому же весь изранен.

Повернувшись спиной к этим слишком уж любопытным улицам, Бузи вздохнул с облегчением и направился к двери. Прежде чем позвонить, в окне агентства по торговле недвижимостью он заметил – не мог не заметить – то, что явно было, хотя и не могло быть, фотографией его собственного дома, виллы на набережной. Во второй раз за неделю его подмышки принялись обильно выделять пот. Его одновременно бросило в жар и холод. Он подался вперед, чтобы получше разглядеть фотографию, и в стекле увидел отражение свояченицы. Она смотрела на него, стоя на противоположной стороне улицы в одном из своих потрясающих летних облачений, подол которого был слегка прозрачен и украшен каймой с изображением звездного неба. Он повернулся, чтоб поздороваться с ней, но она вошла в дверь магазина, явно не желая, чтобы ее поймали с поличным. И это тоже озадачило его. В эту субботу даже Терина его отвергала.

Бузи снова принялся разглядывать свою семейную виллу, одновременно используя отражение, чтобы наблюдать за Териной. Сейчас она исчезла, и потому он прижал нос к стеклу и без помощи очков для чтения пытался разобраться, почему его дом выставлен в окне продаж под офисом Джозефа. На витрине дом Бузи был, конечно, не единственным, но он выделялся среди других. Фотография представляла собой чуть подкрашенную панораму выходящих на море строений в дальнем конце набережной, включая «Кондитерский домик» и справа – семейный дом Бузи перед древней тенью деревьев. Из фотографии было неясно, что до океана за спиной фотографа всего несколько шагов через дорогу, точно так же вряд ли кто-то мог бы сказать, что снимок сделан весной в ветреный день. Но Бузи знал это. Он узнавал сезоны и настроения города.

Вызывало тревогу и удивление слишком ветхое состояние зданий. Бузи знал, что дома пришли в упадок, но не думал, что его собственный дом дошел до такой степени дряхлости. Черно-белые тона фотографии и едва уловимые оттенки обнажали изъяны, которые при дневном свете и в полноцветье растворялись в невидимости. Его вилла чуть наклонилась на восток, а ее крашеный фасад казался расслоившимся, облезшим и словно тронутым лишаем. Высокие деревья на обрыве нависали над виллой, как жуткие хищники, пальцы их ветвей чуть ли не сжимали черепицу крыши, вырывая ее из гнезд. Если сильный порыв ветра обломает одну из этих громадных древесных конечностей, то в постель Бузи упадет лесина. Им всем требовалось лечение.

Рядом с фотографией висела стильная красочная иллюстрация ряда многоквартирных домов в стиле лайнеров, их балконы и ростры были выровнены, словно у армады, в их закругленных окнах отражались волны. Бузи, возможно, не дал бы себе труда взглянуть на картинку, если бы художник на тенистом заднем плане этих новых строений не изобразил чуть ли не полные копии деревьев, которые своими пальцами касались виллы Бузи. Теперь они больше напоминали догоняющие друг друга волны на японской гравюре, чем растительность. Их конфигурация точно повторяла формы на фотографии, но цвет был изменен с серовато-зеленого на голубой. Выписанный заглавными буквами текст на иллюстрации гласил: КВАРТИРЫ В РОЩЕ НА БЕРЕГУ ОКЕАНА.

Бузи отступил и охнул с такой силой, что все его тело вздрогнуло. Ему пришлось опереться рукой о входную дверь. Он был потрясен. Его собственный дом и соседний «Кондитерский домик» были снесены и заменены, по крайней мере, на этом плане, чем-то лихим и откровенно корабельным. Он не увидел здесь ни одной прямой линии. На множестве заполненных людьми балконов в этих квартирах, выходивших на море, стояли коктейльные столики и виднелись стройные фигуры, облаченные в костюмы и платья из волокна рафии, которые поднимали бокалы с искрящимся вином. Архитектор, творец домов, изображенных на картинке, создал флот зданий, состоявших из кают и палуб, а не комнат, и населил их персонажами, изображавшими капитанов.

Бузи сразу же понял, что видит и какое будущее ему уготовано. Вот почему неухоженная студентка из соседнего дома сказала ему: «Она идет на снос». А здесь он видел планы – продвинутые планы, судя по виду, не подлежащие изменениям, – начать строительство на том месте, где он живет и где еще в комнатах витает дух Алисии. Как же оно получилось и почему он ничего не знал об этих планах? Нынешние владельцы «Кондитерского домика» продали свой дом. Это ему было известно. Архитектор и агентства, видимо, создали логическую цепочку – основываясь на заверениях его племянника Джозефа, – согласно которой Бузи намеревался сделать то же, что владельцы «Кондитерского домика». Когда его спросят. Если спросят. Эти жесткие нераспечатанные конверты у него дома почти наверняка содержали предложения от девелоперов. А то и что-то еще, более угрожающее: ловушку, из которой ему не выбраться.