Он засиял от удовольствия.

– Все будет хорошо, – успокаивал он меня. – Все будет в порядке, – снова и снова уверял он, гладя меня, как ребенка. – Все будет хорошо. Ты сильная, – настаивал он. – Ты сможешь с этим справиться, и я буду тобой. Ты сильная женщина.

Я даже не спросила, о чем он говорит. По-прежнему блаженно улыбаясь, он добавил:

– Все мы будем здесь, с тобой.

Я вдруг поняла, что дедушка не один. Моя бабушка, которая умерла, когда моей матери было семь лет, была с ним. Мой папа, умерший одиннадцать лет назад, находился рядом. Изнуренный болезнью в свои последние дни, теперь он выглядел молодым и здоровым. Мои двоюродные бабушка и дедушка, тетки, дядья, кузены и другие люди, знакомые и незнакомые, сгрудились вокруг. Все они были полны радости, а на их лицах сияли улыбки вечного блаженства.

Глядя на родственников, которые сгрудились вокруг дедушки, словно собирались сделать групповой снимок, я вдруг заметила на краю этой толпы маму. Я мгновенно проснулась и посмотрела на часы. Было два часа ночи. Я чувствовала себя окруженной любовью и безмерно счастливой, оттого что дедушка приходил ко мне в гости. Я не задавала себе вопрос (да и не обратила на это внимания), почему, коль скоро все присутствовавшие в моем сне были мертвы, там оказалась мама.

Позднее я узнала, что той же ночью моя мама, не имевшая больших проблем со здоровьем, проснулась, включила свет и потребовала составить план своих похорон. Хотя Бен, ее муж, возражал и ворчал, что не хочет об этом говорить, особенно посреди ночи, она настояла, чтобы он выслушал и все запомнил.

Она сказала ему, где хочет быть похороненной, что на ней должно быть надето, кого попросить выступить, какую музыку слушать и кого известить. Она заставила мужа пообещать, что вокруг ее могилы уложат брикеты из сена, чтобы похороны были похожи на семейное сборище, где все могли бы сидеть, разговаривать и смеяться. И предупредила, чтобы он не тратил много денег на цветы.

Удостоверившись, что Бен усвоил ее пожелания, мама легла спать.

Когда мой брат Ронни сообщил мне, что мама скоропостижно скончалась от обширного инфаркта, когда тушила капусту и пекла кукурузные лепешки, – я осознала, что мой сон был предзнаменованием.

– Я знаю, – ответила я. – Дедушка приходил. Он мне сказал.

Я догадалась, что ее дух вызвали для семейного портрета, посланного мне во сне, а потом вернули на несколько часов на землю, пока ей не настала пора уйти.

Я понимала, зачем приходил дедушка, для чего в моем сне появились все родственники и почему они были так счастливы. Они с нетерпением ждали встречи с мамой после стольких лет разлуки.

Бабушке и дедушке предстояло воссоединиться со своей дочкой (причем бабушка готовилась встретиться с ребенком, которого она покинула в самом нежном возрасте); моей тетке – с сестрой, папе – с любовью сорока шести лет своей жизни. Он любил ее с тех пор, как впервые увидел в пересохшем русле ручья, где она играла маленькой девочкой. Мамины родственники собрались, чтобы радостно сопроводить вновь прибывшую в небесный дом и отпраздновать ее возвращение к родному порогу.

Они хотели, чтобы я знала: они меня любят, они со мной – охраняют меня, помогают мне. Все будет в порядке, они утешат и поддержат меня в моей скорби.

И по сей день я не забыла их полное любви послание. Я часто вспоминаю свой сон и мысленно разглядываю семейный снимок, который прислал мне дедушка. Я нахожу утешение в знании, что когда-нибудь все мы воссоединимся и я тоже стану частью снимка с другой стороны.

Моя мать неважно себя чувствовала. Мы думали, что дело в летнем вирусе гриппа, который как раз ходил в то время. Мама уверяла, что пара дней – и все пройдет. Она начала носить сломанные наручные часы – их стрелки застыли на месте и всегда показывали ровно час.

– Мам, у тебя же есть другие часы, работающие. Зачем ты носишь эти?

Эти часы имели для нее особую ценность, объяснила мама. Это был первый папин подарок на Рождество в том году, когда они поженились.

– Давай я отнесу их в ремонт.

Но мама отказалась от моего предложения; часы оставались на ее запястье днем и ночью.

Прошла неделя, а мамино самочувствие не улучшалось и она не хотела ехать к врачу.

В тот вечер мама зашла, чтобы поцеловать меня перед сном и пожелать спокойной ночи. Я спросила, приготовит ли она утром на завтрак мои любимые вафли.

– Если буду здесь, милая, – ответила она.

– Ты куда-то уезжаешь?

Дрожь пробрала меня, пока я ждала ее ответа, но она только улыбнулась и вышла.

Я пыталась прогнать тревожные мысли, силясь понять, что сказала мама, и наконец задремала.

А потом меня разбудил голос. Папа стоял в темноте в моей комнате.

– Кажется, мамы больше нет, – сказал он.

– А куда она ушла? – сонно спросила я.

– Милая, она умерла, – ответил он.

Поскольку я была старшей, объяснил папа, он разбудил меня, а не двух моих младших братьев. Он собирался сообщить им об этом, когда они проснутся.

– Это же сон, правда?

Как бы мне хотелось, чтобы это был сон! – но я не спала.

Я посмотрела на часы у изголовья. На них был час ночи.

Казалось, всю следующую неделю время стояло на месте: моя семья скорбела. Сколько часов еще пройдет, прежде чем утихнет боль?

Однажды вечером, через неделю после похорон, мы смотрели телевизор и вдруг услышали скрип диванных пружин. На мамином любимом месте появилась вмятина в диванной подушке, словно кто-то там сидел. Я подумала, что это игра воображения, но папа и братья видели то же самое. Ее визит был кратким, но он принес нам утешение, в котором мы так нуждались.

Я верю, что так мама дала нам знать, что всегда будет рядом, заботясь о нас.

Четыре года назад моя дорогая мама ушла, чтобы быть со своим Господом. Она сделала это по-своему – умерла во сне, в собственной постели, в собственном доме.

Мне позвонили на работу, и я отправилась в путь. Дом родителей находился далеко на севере Торонто, в снежном поясе. Мама и папа жили на небольшой ферме, которая принадлежала им с тех пор, как мне исполнилось семь лет. Изначально ее приобрели как место, где папа мог проводить выходные, чтобы, по его словам, «убраться подальше от этого всего». Я терпеть не могла ездить туда. Там нечего было делать девчонке, кроме как смотреть один-единственный канал, который ловил старенький телевизор, да и то – если позволяла погода.