— нисколько не переменился, только прибавилось наградных крестов на груди (у него их целых три!).

В то же самое время в архиерейском соборе служил самый пожилой из всего клира игумен Александр (позднее его перевели в Белгород и он был нашим первым благочинным). В будни литургия в соборе начиналась в 7 утра, в праздники бывало две литургии — в б и 9 часов. Иподиаконы приходили в собор как минимум за час до начала, чтобы подготовить алтарь к совершению литургии. Но как бы рано они ни пришли, в алтаре их встречал игумен Александр. Независимо от того, бывал ли он служащим, требным или выходным, он всегда приходил задолго до службы и вычитывал сотни, тысячи записок, многие из которых были написаны карандашом и истёрлись до полной неразборчивости имён. Однажды мой супруг не выдержал и спросил: «Батюшка, зачем вы их храните, ведь эти записки — на одну литургию!» И услышал в ответ: «Деточка, я уж и не помню, кто мне их давал — а может, та женщина последнюю копеечку в храм принесла… Отмолил ли я её?»

Вот уже столько лет прошло — а всё каждый раз перед большими праздниками, когда в алтаре нашего храма мой муж с сыновьями проводит генеральную уборку, приносят они домой горы записок с росчерком кассира: «на обедню», «на проскомидию», «на панихиду». Судя по датам «сорокоустов», записки эти вычитывались многие месяцы, и дома снова идёт переборка и многие из них опять отправляются в алтарь — «отмолил ли»?

Третьим соборным протоиереем был мой дорогой духовник отец Лев. Он чаще других назначался «требным», особенно в большие праздники. Полгорода ходило у него в духовных чадах, и когда в храме исповедовали двое или трое священников, очередь к отцу Льву вилась по храму, перекрывая движение. Исповедь нельзя описать словами, но исповедовал отец Лев так, что отошедший от него человек не только внутренне преображался, но и видимо для окружающих становился лёгким, едва не парил над землёй. Он воистину брал на себя людские грехи. Оттого, наверное, и перенёс два инфаркта, но, приговорённый врачами к неподвижности (помимо больного сердца, у него случился перелом шейки бедра), продолжал служить и исповедовать дома, на костылях, и писать замечательные книги.

Помимо временных иподиаконов-ставленников, был у владыки Хризостома постоянный послушник-жезлоносец по имени Коля. Так его звали все: и клир, и прихожане — не Николай, а просто Коля. Это был мальчик-даун неопределённого возраста, остановившийся в умственном развитии на уровне чистого младенца. Как трепетно и чинно нёс он свою службу, ничуть не портя своим видом величия архииерейской литургии. Светлая улыбка не сходила с его лица. И только в дни хиротоний он грустил. «Я так хочу быть священником, — говорил он рукоположенному ставленнику. — Когда же моя очередь?» С отъездом владыки Хризостома в Иркутск перестал стоять с архиерейским жезлом и Коля. То ли новый владыка посчитал неуместным выход архиерея с больным иподиаконом, то ли сам Коля не смог смириться с отъездом любимого архипастыря. Но только больше его в соборе не видели. Да и сам собор, всегда на памяти курян сиявший чистой, Богородичной голубизной стен и золотыми звёздами на ярко-синих куполах, вдруг стал бледно-зелёным. А так жаль!

В день Воздвижения Креста Господня мы, как обычно, отдохнув после праздничной литургии, снова пришли в собор к вечерней службе. На следующий день была память великомученика Никиты, но, хотя в городе есть храм в честь этого святого, владыка служил всенощное бдение в соборе. Когда служба закончилась и все бывшие в алтаре подошли под благословение владыки, он задержал Луку: «Завтра состоится ваша хиротония во диаконы. В Никитском храме. Идите, готовьтесь».

Ошарашенные внезапностью грядущего события, мы вернулись «домой» в полном неведении, что нам делать. У Луки не было даже подрясника, а владыка не позволял живущим под его покровом отлучаться из дома в тёмное время суток. Решили с рассветом, до службы, бежать к о. Валерию и просить подрясник «на прокат». Но тут раздался стук в дверь и на пороге появился отец Никодим. Он протянул Луке свой коричневый подрясник (о. Никодим любил всё цветное, яркое): «Вот. Маловат, наверное, но на первое время сойдёт». Подрясник действительно был маловат — отец Никодим отличался хрупкостью телосложения. Но тем не менее, подрясник удалось надеть и даже застегнуть. Позже, уже на приходе, он сослужил свою службу: мой супруг распорол этот подрясник по швам и по образовавшимся кускам сам раскроил и сшил новый подрясник, прослуживший многие годы.

Когда мы уже собирались спать, около двенадцати ночи, снова — требовательный стук. Недоумевая, я скатилась по скрипучей лестнице и отбросила крючок. За дверями стоял владыка Хризостом, один, без охраны, со свёртком в руке. «Почему не спрашиваете, кто стучит? А если это бандиты?» — набросился он на меня. И, не дав опомниться, протянул пакет: «Вот вам работа на ночь». В пакете оказался новёхонький подрясник из белого шёлка. Его широкие ниспадающие фалды действительно пришлось подшивать всю ночь: высокая и статная фигура владыки Хризостома была намного крупнее семинариста-ставленника. Позже мы узнали: у владыки было «хобби» — дарить своим сослуживцам подрясники и рясы, которые в те годы невозможно было заказать в швейном ателье: их просто не умели шить. Владыка привозил их из Москвы и, надев пару раз, отдавал нуждающимся. Этот белый подрясник у нас бережно хранится: отец Лука надевал его лишь по особым праздникам и завещает похоронить себя в нём…

Только что рукоположенный диакон Лука в подряснике владыки Хризостома, 28.09.1980 г.

Как в тумане помню я стоявший в строительных лесах, остро пахнущий свежей краской Никитский храм, знакомый с детства: здесь меня крестили, сюда мы ходили с бабушкой Тамарой освящать куличи, и вот теперь — здесь возглашает «аксиос» владыка, воздев руки над головой моего мужа. Совершив рукоположение, владыка уехал в Москву, а Лука — теперь уже отец Лука — целых три недели служил диаконом в Сергиево-Казанском соборе.

Первая седмица его служения протекла под руководством моего дорогого духовника отца Льва, который оказался служащим в эти памятные дни. А потом — рукоположение во священники и через 10 дней — назначение на приход. Щадя молодость нового иерея и мою очевидную неспособность к деревенской жизни, владыка направил о. Луку в самый дальний уголок епархии — вторым священником в храм города Валуйки Белгородской области. Несколько посылок с нашими вещами отправились туда по почте прежде нас. И вот — последняя