служба в соборе, и о. Лука ждёт в приёмной прощальной аудиенции у владыки. Внезапно в приёмной появляются две пожилые женщины, явно деревенского вида, и просят молодого батюшку пропустить их без очереди: приехали издалека, и надо успеть на обратный автобус. Конечно, батюшка поступил по-джентельменски, ему-то спешить было некуда. В кабинете владыки слышался гневный голос архиерея и слёзные причитания женщин. «Ладно, в последний раз! — с этими словами владыка распахнул дверь: — Отец Лука, войдите! Вот, — указал он на притихших женщин, — не могут там у себя ужиться со священниками. Опять им не подходит батюшка, которого я им послал. Вот ваш указ на Валуйки, но… пусть он пока полежит у меня. Там всё же есть священник, а эти вот остались без пастыря. Того гляди, уполномоченный храм закроет. Пожалуйста, поезжайте с ними. Ненадолго. Я найду замену и переведу вас в город».

Это «ненадолго» растянулось на 33 года — и теперь уже, наверное, до конца жизни.

«Чтоб вам тут и помереть!»

Я часто возвращаюсь памятью в те последние дни октября, когда получила в Ленинграде короткую телеграмму: «Село Новенькое Ивнянского района Белгородской области. Приезжай». Я уже знала о назначении в Валуйки, и какое-то село, пусть оно и «новенькое», было как гром среди ясного неба. Помню первую мысль, сверкнувшую молнией среди этого грома: «Я же корову доить не умею!» Мне казалось тогда, что жить в селе — это обязательно иметь хозяйство и главное — корову.

И вот я выхожу из поезда на вокзале в Белгороде, ищу автостанцию. За плечом у меня — всё моё имущество, моя гордость — красного цвета, с серебряными струнами болгарская гитара «Орфей». Эта гитара сыграла вскоре отрицательную роль: селяне, увидев новую матушку с гитарой за спиной, не пришли на службу, ехидно прокомментировав церковной старосте этот свой поступок: «Да у вас теперь там всё под музыку будет, матушка ж — с гитарой». Позднее я хотела купить пианино. В сельмаге о таком товаре, разумеется, не слыхали, но у церковной певчей сестра работала продавцом в райцентре. Я попросила певчую справиться у сестры о возможности заказа инструмента из Белгорода, на что певчая ответила: «Да ты что? Чтоб матушка играла? Мы такого не допустим!»

На автовокзале в Белгороде меня нашёл муж, и вот уже мы выходим из автобуса, чуть-чуть не доехав до Ивни. Дальше, до Новенького, надо добираться самим. На грунтовой дороге — месиво из глины и мокрого снега. По сторонам — припорошенные ранней зимой гигантские чёрные муравейники мёрзлой сахарной свёклы, и возле них — люди неопределяемого пола в серых фуфайках. Указатель: «Новенькое — 12 км». Не дождавшись попутки, идём пешком. Силы тают с каждым шагом (к этому времени я уже была беременна). На полдороге появляются домики. Это небольшая деревня со смешным названием Круглик. Стучимся в крайний дом. Хозяин-дед недоверчиво выглядывает из-за оконной занавески. Объясняем, кто мы такие, просимся передохнуть. Не верит: «Да рази ж ты похож на батюшку?» Не пускает. Плетёмся дальше. Промокли и продрогли до костей. Километра за три до села нас подбирает грузовик. Староста храма определяет нас на квартиру к одинокой пожилой женщине. Баба Поля всё время улыбается, она понравилась мне с первого взгляда. Но всё же перспектива жизни под чужим присмотром, через ситцевую занавеску от комнаты хозяйки (дверей в деревенских домах, состоящих из трёх смежных комнатушек, не предусмотрено: без них теплее) не слишком радует.

Почти сразу после нашего приезда и моего знакомства с хозяйкой батюшка отправляется на вечернюю службу. А я остаюсь готовить ужин. Пятница. «Что бы приготовить постного?» — спросила я бабу Полю. «А ты сделай вагретику с квасулями», — посоветовала она. Долго пыталась я разобраться в рецепте неизвестного мне кушанья, пока наконец поняла, что это — винегрет с фасолью.

Первое время моему мужу приходилось быть переводчиком в моих разговорах с селянами. Сегодня я могу сама написать исследование деревенской лингвистики. Меткость народных выражений поразительна! Вот летом соседка принесла нам целую сумку стручков зелёного горошка. Его едят здесь как семечки. «Мы его беремами берем!» — объяснила она. Оказывается, председатель колхоза разрешил колхозникам брать с поля плоды их труда — горох, кукурузу, свёклу, но только не на транспорте, а — сколько унесут в руках (мудро рассудив, что не разреши — всё равно будут воровать). На корм колхозным коровам шла в основном зелень — молодые побеги кукурузы, плети гороха. Но ведь и домашние коровы любят лакомства! И вот их хозяйки тащат с поля «беремы» — то есть столько, сколько возьмётся (берётся), поместится в фартук и в обхват рук. Потом эти беремы обирают: стручки гороха — детишкам и себе, а ботву — коровам.

Однажды меня привело в восхищение высказывание невестки в адрес свекрови: «Запилатила она меня совсем!»

«Какая начитанная — подумала я, — и Понтия Пилата знает». А потом вдруг выяснилось, что «запилатила» — от слова «пила», в смысле запилила, замучила упрёками.

Одного из наших соседей по улице все называли Йориком, и я уж, было, подумала, что его родители назвали сына в честь шекспировского «бедного Йорика». Увы, и тут всё оказалось проще: так переиначили селяне имя Юрий: Юрка — Йорка, Юрик — Йорик.

А чего стоит выражение «вздуй свет»! В старину, когда жили без электричества, да и спички были роскошью, по утрам раздували (вздували) тлеющие в печке угольки и от них зажигали новый огонь, лучинки, свечи. Так и осталось в деревенском говоре: «вздуй свет». Мне рассказали забавную историю. В годы первых пятилеток молодёжь из Новенького отправилась осваивать Дальний Восток. Там они работали в каком-то цехе, и вот однажды вечером отключился свет. Вызванный электрик отправился искать причину, оставив девушек в цехе с тем, чтобы они дали ему знать, когда появится электричество. Вскоре вспыхнули лампочки, и девчата дружно закричали: «Уздулося!» Перепуганный электрик кувырком скатился с лестницы: он решил, что вздулись плавящиеся провода.

Моя соседка баба Катя, по прозвищу Катанова, часто рассказывала мне весёлые и грустные истории деревенской жизни, когда вечерами я сидела с ней на лавочке, покачивая коляску с очередным младенцем. Её смешило моё непонимание деревенских слов, и за это она часто называла меня «туркой». Однажды я спросила её о ком-то из деревенских жителей с непривычной фамилией: «Может, это приезжие?» «Да нет, — ответила баба Катя, — наши они, новенцы, вот только дед её бабку брал издалече, она была полячка. — И, посмотрев на меня с сомнением, правильно ли