При чтении написанного Оруэллом в то время складывается впечатление, что он упорно пытался прояснить отношения между фашизмом, коммунизмом и капитализмом. Лично ему больше по душе был четвертый вариант – демократический социализм, который, увы, не стоял на повестке дня. До своей поездки в Испанию он считал «вульгарной и популярной в наши дни ложью»50 представление о том, что «коммунизм и фашизм – это одно и то же». Однако после того как Оруэлл прочитал «Командировку в утопию» Юджина Лайонса, он понял, что сталинизм «не очень сильно отличается от фашизма»51.

Объяснить странную схожесть коммунизма и фашизма можно было с помощью одного ключевого понятия. Концепция тоталитаризма появилась в 1920-е в Италии. По словам Муссолини, это была политика, когда «все находится внутри государства, ничего не находится вне государства, ничего против государства» 52. Для англосаксов это определение звучало исключительно негативно. В выпущенной в 1940 году книге «Тоталитарный враг» Боркенау писал, что нацизм и сталинизм являются двумя обличьями одного и того же монстра – «коричневый большевизм»53 и «красный фашизм». Это было свежо по сравнению с идеями Джона Стрейчи, выдвинутыми в 1932 году в книге «Приближающаяся борьба за власть», в которой тот утверждал, что фашизм был «дубинкой капиталистического класса»54, а коммунизм – единственной защитой. «Оба режима, начав развиваться с разных концов политического спектра, быстро движутся в сторону одной и той же системы – определенной мутации олигархического коллективизма»55, – писал Оруэлл в рецензии на книгу Боркенау, предвосхищая появление в романе «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» названия книги Эммануэля Голдстейна «Теория и практика олигархического коллективизма». Позднее Оруэлл писал: «Проблема практически всех левых, начиная с 1933-го, заключалась в том, что они хотели быть антифашистами, но не антитоталитаристами»56.

История не давала никаких подсказок, потому что это была совершенно новая ситуация. В рецензии на книгу о Франко Оруэлл писал: «Издание называется “Назад в Средние века”, что несправедливо по отношению к Средним векам. Тогда не было пулеметов, а инквизиция была весьма любительским мероприятием. Торквемада сжег всего две тысячи людей за десять лет. В современной России или Германии сказали бы, что он даже и не пытался»57.

3 сентября 1939 года в 11:15 утра премьер-министр Англии Невилл Чемберлен объявил, что Великобритания находится в состоянии войны с Германией. Спустя несколько минут в Лондоне провели первые учения по подготовке к бомбардировке. Началась эвакуация детей в сельскую местность. На тротуарах города появились мешки с песком, а в небе – заградительные дирижабли. Ночью запрещали включать свет. Журналист Малкольм Маггеридж писал: «Когда я пробирался по темным улицам, мне казалось, что навсегда исчезал старый, привычный и такой удобный стиль жизни… Сложно представить, что что-то из существующего сейчас появится в будущем, оборвалась последовательная линия связи времен»58.

Оруэлл перестал быть пацифистом. Через пару недель после начала войны британская писательница Этель Мэннин написала ему письмо, в котором восхищалась антивоенным посылом романа «Глотнуть воздуха». Ее «дико удивило, обозлило и напрягло»59 то, что в ответном письме Оруэлл подчеркнул, что готов надеть форму и защищать родину. «Я же думала, что ты считаешь борьбу с нацистами полным идиотизмом», – писала она в ответ.

Настрой Оруэлла изменило подписание советско-германского пакта о ненападении. 23 августа министр иностранных дел Рейха фон Риббентроп прилетел в Москву, где его приветствовали висящими рядом красными флагамим с серпом и молотом и свастикой. Военный оркестр Красной армии исполнил нацистский марш Хорста Весселя, являвшийся официальным гимном Национал-социалистической немецкой рабочей партии. Оруэлл считал, что в данной ситуации надо выбирать империалистическую Англию, а не союз двух тоталитарных государств. Он был очень рациональным человеком, но на этот раз объяснил изменение своего решения не фактом подписания пакта о ненападении, а сном, который ему приснился ночью, перед днем объявления о его подписании: «Этот сон показал мне две вещи. Во-первых, что я с облегчением узнаю о том, что начнется эта война, которой все боятся, и во-вторых, что в глубине души я – патриот, не буду саботировать своих, поддержу эту войну и буду сражаться, если это возможно»60. Он покинул ряды НРП и начал называть пацифизм формой умиротворения, являющейся «объективно профашистской»61 (позднее он говорил, что обвинения его в том, что он придерживается этой позиции, являются «бесчестными»). «Интеллектуалы, утверждающие, что демократия и фашизм – это одно и то же, ужасно меня угнетают»62, – заявлял он Голланцу. Так что никаких больше Траляля и Труляля.

Английское правительство дало указание приготовить картонные гробы и копать братские могилы в ожидании двадцати тысяч жертв бомбардировок. Однако немцы не торопились бомбить. 3 сентября начался период «псевдовойны», как говорил Оруэлл. Позднее он неоднократно и весьма точно описывал его как период «холодной войны»63. Это время напомнило ему о затяжном бездействии на арагонском фронте. Писатель не любил ощущения того, что ничего не происходит. Читая спустя шесть месяцев результаты опроса общественного мнения, проведенного исследовательской компанией Mass Observation, Оруэлл узнал, что «большинство британцев удивлены и слегка раздражены, хотя при этом в некоторой степени и обнадежены совершенно несправедливым представлением о том, что выиграть войну будет легко»64.

Эйлин нашла работу в цензорском отделе министерства информации и переехала в Лондон. Оруэлл, чувствуя себя совершенно бесполезным, остался в деревне. Он хотел сражаться в этой «чертовой войне»65, но больные легкие не давали ему возможности вступить в ряды армии. В то время он практически не занимался фриланс-журналистикой, а мрачно размышлял о том, как эта «псевдовойна» поставит мир на грань катастрофы.

Оруэлл настолько сильно любил негативные гиперболы, что весьма сложно оценить истинную глубину его пессимизма. «Все удивительно странное в конечном счете меня завораживает, даже если я это просто ненавижу»66, – писал он в романе «Дорога на Уиган-Пирс». Начиная с повести «Фунты лиха в Париже и Лондоне» и заканчивая романом «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» пульс его прозы каждый раз неизменно учащается по мере приближения описания катастрофы. Неудивительно, что Оруэллу понравилась «блестящая и депрессивная»67 книга Малкольма Маггериджа «Тридцатые». Маггеридж работал московским корреспондентом The Manchester Guardian, прекрасно владел словом, и его книга была правдивым и не лишенным юмора рассказом о сложной эпохе 1930-х годов. В рецензии на эту книгу Оруэлл писал: «Он смотрит только на темную сторону вопроса, но весьма сомнительно, что у него вообще была светлая сторона. Ну и десятилетие! Буйство ужасного вздора, которое неожиданно превращается в кошмар, красивый путь, заканчивающийся камерой пыток»68.

Маггеридж сделал много выводов, но