Кажется, я не закричала. Или все-таки закричала? Не помню. Наверное, все-таки нет. Просто потому, что мой организм перестал в ту секунду функционировать. Отказало все – ноги, руки, слух, голос. Все, кроме зрения. Потому что я увидела… Ох, лучше бы было наоборот. Зажмурилась, но это не помогло. Даже с закрытыми глазами я знала, что в центре комнаты, на полу, валяется упавший набок стул. Стул, с которого Николай Сабанеев спрыгнул, предварительно надев на шею веревку.

Снова открыла глаза, посмотрела наверх. Маленькой, изящной люстрочки под потолком уже не было, только крюк, на котором закреплена веревочная петля. Сильные руки легко сдвинули меня в сторону: Костя Шилов скользнул в комнату, в руке его блеснуло лезвие. Одним движением он перерезал веревку, успел подхватить падающее тело, бережно уложил на диван. Наклонившись, дернул стягивающую шею веревку, засунул под нее пальцы, стал что-то нащупывать. «Ах да, там тоже можно найти пульс, на шее даже легче, чем на запястье…» Надо бы подойти, помочь, но я не могла сделать ни шагу. И смотреть на страшное лицо Николая я тоже не могла. Мимо меня протиснулся Павлик, потом Рудольф, за ним Игорь и какой-то рыжий громила. Они столпились вокруг Николая так, что его уже совсем не было видно, вроде что-то делали, повинуясь негромким указаниям Шилова. Потом как-то одновременно выпрямились и отступили в сторону. Рудольф открыл шкаф и, достав простыню, подал ее Косте. Тот расправил и аккуратно накрыл Николая с головой.

В коридоре послышался шум, кажется, кто-то упал в обморок. Я обернулась и увидела, как парень с девушкой, соседи Наташи, уносят кого-то. Точнее, нес на руках парень, а девушка поддерживала бессильно откинутую голову.

– Я пошел звонить в милицию, – слишком громко сказал Игорь и медленно направился к выходу из комнаты. Толпа расступилась, освобождая проход, и сразу снова сомкнулась за его спиной. Пропуская Игоря, я тоже сделала шаг в сторону и прямо перед собой увидела Маргиту. Казалось, она постарела лет на сорок. Сухие, лихорадочно блестевшие глаза смотрели сквозь меня, бледные губы непрерывно шевелились. Мне стало совсем плохо.

А у тех, кто стоял у дверей, первый шок прошел, начались разговоры. Сначала только перешептывание, потом обмен мнениями вполголоса:

– Эх, Колька, говорил я ему…

– Самоубийство…

– Конечно, легко ли… – Самоубийство, понятно…

– А я сразу говорил, что это он убил. Вот совесть-то и замучила…

– Самоубийство… Сначала ее, а потом и себя порешил, болезный…

– Эта дрянь его и из могилы достала…

– Самоубийство…

– Что же милиции нет так долго?

– А они на самоубийство никогда не торопятся…

Я тоже начала медленно приходить в себя. Сначала эти перешептывания за спиной воспринимались как невнятный ропот, звуковой фон, потом одно слово, повторяемое все чаще, пробилось наконец к моему сознанию.

– Самоубийство…

Что?! Какое, к черту, самоубийство?! Он же только что звонил мне! Сказал, что нашел нечто и теперь знает, кто убил Милочку, просил срочно приехать! И что? Я должна поверить, что, поговорив со мной, Николай вернулся к себе, снял люстру и накинул веревку на крюк? Да никогда в жизни!

Его убили, это ясно. Убил тот, кто услышал, как он говорил мне про найденную улику. Про то, что знает, кто убил Милочку. Подождал, пока он вернется к себе в комнату, может, даже шел следом, потом постучал… это если Коля послушался меня и заперся. А если и заперся? Сам заперся, сам и открыть мог, все же свои…

Подожди, подожди, Ирочка, не гони… нестыковка получается! Если Николай знал, кто убийца Милочки, и этот человек к нему пришел, разве он впустил бы его? Может, и впустил, но в любом случае не был бы настолько беспечен, чтобы позволить вот так себя… и без всякого сопротивления, что характерно. То есть вообще никаких следов борьбы. Я еще раз обвела взглядом комнату – все идеально прибрано, даже странно, как это после вчерашнего разгрома Коля смог такой порядок навести с одной-то рукой. Впрочем, может, ему Маргита помогала?

Ладно, это сейчас не важно. Главное то, что если бы Николай знал, что перед ним убийца его жены, то, во-первых, он был бы настороже и так легко тот бы с ним не справился. А во-вторых, он бы вообще с ним разговаривать не стал, сразу бы в глотку вцепился. Вон он на Рудольфа как кидался, а там и улик не было, одни подозрения. А в этой комнате не дрались, сто процентов! Что же получается, у нас уже два убийцы: один – взорвал Камиллу, а второй – повесил Николая? Не цирк, а Чикаго тридцатых годов! Нет, ерунда какая-то получается, не может этого быть!

– Ирина, ты, может, сядешь или капельки глотнешь какие-нибудь? – непривычно заботливый голос Павлика вывел меня из оцепенения. Они с Костей снова подошли ко мне. – Ты вся такая бледная, аж зеленая.

– Не надо, – я с силой потерла виски. – Ребята, а Игорь где?

– На месте, наверное, у дверей, – ответил Костя. Выражение лица у него было такое, словно он очень жалеет, что не может мне приказать немедленно убраться отсюда. – Он же в милицию спустился звонить.

– Ах да, – я повернулась и пошла к лестнице. Самое странное, что, кроме Кости с Павликом, за мной двинулось больше половины толпы, все еще стоящей в коридоре возле дверей Сабанеева. – Надо у него спросить, кто мог слышать, как Николай говорил со мной по телефону.

Да, именно так. Один тут убийца бродит или десяток, но единственная пока зацепка – это телефон: кто-то подслушал наш разговор и тут же принял меры. Остался пустяк, выяснить кто?

– По телефону? – Игорь почесал в затылке. – Да мало ли здесь народу толклось. Я, честно говоря, особо не присматривался… сейчас, сейчас соображу. Значит, я за столом сидел, он подошел, поздоровался еще… ага, Миша на диванчике газету читал, и Корниловы целовались у окна. Ну, у них бесполезно спрашивать, наверняка ничего не видели, ничего не слышали. Ага, и Антон Сергеевич как раз в дверь входил, они с Сабанеевым еще парой слов перекинулись…

Оба, и Антон Сергеевич – тот самый высокий белоголовый старик, что спрашивал вчера у Игоря про письмо, и Миша – маленького роста толстяк с полным ртом золотых зубов, с энтузиазмом подтвердили: да, видели, как Николай говорил по телефону. Очень нервничал, оглядывался все время, пот со лба вытирал.

– За сердце все хватался, – уточнил золотозубый Миша. – Я даже хотел валидольчика ему предложить, но он быстро говорить закончил, трубку повесил и, как заяц, к себе наверх стреканул.

– А о чем шла речь, не слышали?

– Он тихо говорил, а я далеко сидел, – пожал плечами Миша. – И потом, чего мне его слушать?

– Я вообще мимо проходил. – Антон Сергеевич был дружелюбен и искренне рад был бы мне помочь, но увы… – Поздоровались, я ему сказал, что в магазине сосиски продают молочные, Царицынского мясокомбината, и дальше пошел.

Вот и выяснила. А чего, собственно, я ожидала? Что кто-то из них скажет мне:

– Да-да, как же, помню! Николай стоял вот тут, а я рядом и все, что он говорил, услышал, и про улику, и про убийцу Милочки. А потом поднялся за ним следом и повесил его…