— Не придумывай, Софи! Это кабинет!

— В кабинете нельзя, в гостиной нельзя...

— Да идем же! — Виктор бесцеремонно выдернул меня из кресла, листы с эскизами скользнули на пол, я едва успела удержать на плечах простыню. — Нельзя, для этого есть спальня!

— Зануда!

Мы уже опрометью выскочили в коридор, хлопнув дверью кабинета, однако Виктор нашел нужным задержаться, чтобы проверить, закрылась ли она надлежащим образом, и опять поторопил меня с такой горячностью, как если бы мы опаздывали на самолет, причем виновата была я.

Чуть ли не бегом мы ворвались в спальню, и по логике вещей должны были бы тут же оказаться в постели. Ничего подобного! Виктор бесстрастно попросил меня вернуть простыню на кровать, а сам извлек откуда-то причудливые фужеры, бутылку вина, штопор и, словно забыв о своей повышенной готовности, не спеша выдернул пробку, плеснул несколько капель в один из фужеров, с видом дегустатора снял пробу и только затем принялся аккуратно наполнять их вином, В голубоватом свете ночника оно казалось густым и лиловым.

— Урожай восемьдесят третьего года. — Он протянул мне фужер. — Очень рекомендую.

— Я больше люблю белое, — с вызовом сказала я. Я давно уже привела в порядок постель и забралась под одеяло. Бабочки обиженно роняли с крылышек отяжелевшую пыльцу. — И сухое!

— Это достаточно сухое!

— А по виду — ликер или кагор!

— Ты хоть когда-нибудь можешь не спорить?

Держи!

Вино действительно оказалось сухим и немного терпким. Поверх бокала я видела, как Виктор, пригубив свой фужер, вертит его в руках и внимательно смотрит на меня, определенно ожидая восторгов по поводу напитка.

Я выпила все до капельки и попросила:

— Налей еще!

— Понравилось?

— Пить очень хочется.

На самом же деле я вполне утолила жажду, а налить попросила скорее из любопытства: мне было очень интересно, как долго Виктор еще будет оставаться в готовности, не предпринимая никаких естественных для мужской готовности действий?

— Как скажете, миледи.

Он улыбнулся и выполнил мою просьбу. Готовность не изменилась ни на йоту! Я выпила и потребовала еще.

— Если ты собралась меня изводить, учти, у меня большая коллекция.

— Ты же говорил, что не держишь спиртного дома! — После приличной порции вина мои бабочки заметно активизировались.

— Это не спиртное, это коллекция!

— Значит, днем — коллекция, а спиртное — ночью? Ты сноб!

— А ты! Ты! Ты... — Он не договорил, а вихрем налетел на меня. Или этот вихрь завертелся во мне от его губ, рук, дыхания, спутанных волос, от горячей тяжести мужского тела?.. — Ты спорщица! — Виктор на секунду оторвался от моих губ, зачем-то языком облизнул свои. — Ты самая ужасная, неисправимая спорщица!

И опять все закружилось, запульсировало, заликовало и засверкало!

Он был во мне, я была в нем, как эти самые изогнутые рыбками «инь» и «янь» на картинке в энциклопедии... А что, если окна в доме Маршана тоже будут в виде этого эротического древнего символа? Нет, нет, никаких кривых линий, только симметрия и ощущение простора, именно такого простора и свободно полета, как сейчас... А «инь» и «янь» переплетутся в рисунке наборного пола, чтобы ничто не отвлекало от картин! Белое или размыто-серебряно-голубое...

Или ампирная интимность теплой матовой терракоты?..

— Софи, скажи... Скажи, как ты хочешь? — Виктор вдруг застыл, не разжимая объятий. Самое сокровенное, что ты хочешь...

— Я хочу уснуть... Вот так, внутри друг друга...

Меня обволакивал дивный покой неспешного наслаждения, темно-синие бархатно-чувственные тона.

Странные повизгивающие звуки и шепот Виктора:

— Софи! Проснись, пожалуйста! Мне нужно вставать!

Я нехотя открыла глаза. Ночник по-прежнему слабо освещал тонувшие в темноте предметы, а мы с Виктором крепко обнимали друг друга, как эти самые символические «инь» и «янь», причем я вполне определенно чувствовала внутри себя всю ту же готовность Виктора к любовным подвигам. А где-то за дверью поскуливал и скребся щенок. Я зевнула и потянулась, высвобождая из-под Виктора руки — странно, они почти не затекли от не особенно удобной для сна позы.

— Зачем ты меня разбудил? Ночь еще, давай спать.

— Нужно сводить на прогулку Шено. И потом, давно утро.

— Так темно же.

— Здесь глухие занавеси, на самом деле уже десять.

Он вытащил из-под подушки часы, они показывали начало одиннадцатого. Я совершенно не могла припомнить, когда он их положил туда, ведь я же перестилала постель.

— Ты чудо! — с неожиданным восторгом сказал Виктор, воодушевляя моих бабочек. — Я сам всегда мечтал уснуть вот так, как ты говоришь, «внутри друг друга». Но всегда все женщины хотели апогея, — неуместно добавил он.

— Все мужчины тоже, — не более уместно вырвалось у меня.

— Да дураки они! Нам с тобой они не указ!

Мы нашли друг друга!

Он жизнерадостно поцеловал мой лоб, скользнул губами к вискам, руками притягивая к себе мою голову, и необходимость апогея обрушилась на нас майской грозой. И все произошло захватывающе и феерически мгновенно, незатейливо, но до того удачно, что я расплакалась от забившихся во всех атомах моего существа счастливых мотыльков...

— Софи, но сейчас-то что не так? — переполошился Виктор.

— Все хорошо, — всхлипнула я. — Иди гуляй с собакой.

— Ты всегда ревешь, если не родится идея?

— Нет, в первый раз... Мне нужен платок. Где моя сумочка?

— Сейчас. — Виктор поднялся, подошел к окну и распахнул шторы. Ночник сразу потускнел, на улице светило солнце. — А погодка-то! — Он распахнул шкаф и извлек оттуда вельветовые брюки и какую-то рубаху. — Только не реви, как динозавр, терпеть не могу.

— А я терпеть не могу, когда меня будят. — Я обвела взглядом спальню. — Какой же ты пижон! Аквариум во всю стену! Ореховая мебель!

Дашь ты мне носовой платок?

— Держи. — Виктор швырнул в меня огромное махровое полотенце. — Где ванная, знаешь.

И не особенно залеживайся там, я вернусь скоро. И кофе свари к моему приходу.

Я хотела сделать ему замечание по поводу безобразного тона, неподобающего после ночи любви, но Виктор, беспечно бросив:

— Пока, любимая! — послал воздушный поцелуй и скрылся в коридоре. Я услышала, как он сказал Шено: