На лбу у меня выступил холодный пот. Ладони сделались липкими, а сердце болью бухало в груди. Я медленно дышала, пытаясь успокоиться, заталкивая мысли вглубь. Вместо них я сосредоточилась на дороге, чтобы не видеть того, что непременно заметила бы, вздумай обернуться. Оно было бы там и следовало за нами. Оно всегда рядом.

Тайная цель Джейкоба оказалась елочным базаром. Очень печальным елочным базаром. Он расположился на парковке загибающегося торгового центра. Половина лавок покинула торговый центр много лет назад, оставив вместо себя пеструю россыпь магазинчиков, сменявшихся чуть ли не каждые пару месяцев. Судя по скудному ассортимету, последние два дня перед Рождеством не были идеальным временем для покупки дерева. Эти палки больше годились для костра, чем для развешивания украшения.

– Елка, Джейкоб? – вопросила я, медленно двигаясь за ним.

Елки у нас не было со времен Леи. Черт, я даже не была уверена, что у нас игрушки сохранились.

– Я не уверена… – Я не договорила, разглядывая жалкий ассортимент вокруг.

– Да, елка, – отозвался он, решительно потирая руки. – Пора нам начать вести себя как семья, черт подери, и мне по фиг, если это начнется только с тебя и меня. Мы обойдем этот пятачок и выберем себе елку. Пусть даже самую жалкую, – добавил он, поднимая с земли обмякшую ветку ближайшего деревца. – А затем мы отвезем ее домой и нарядим. Развесим на ней столько чертовых гирлянд, что эта драная темнота, которую ты видишь, не сможет ее коснуться. – Зубы у него стучали, я бросилась к нему в объятия и крепко стиснула руки. Мое неожиданное проявление привязанности напугало нас обоих.

Обнимашки были не в наших правилах, но в тот момент это не имело значения. Десять лет потерянной любви были забыты в один миг, когда я призналась, что значат для меня его слова. Я так долго пребывала совершенно одна в бушующем океане. И тут кто-то неожиданно бросил мне спасательный круг. Этим спасательным кругом был Джейкоб. Он без стеснения обнял меня в ответ. Ни одного из нас не волновало, что мы стоим на парковке сраного торгового центра, прямо посреди чахлого елочного базара. На краткий миг мы перестали быть распавшейся семьей. Мы были едины. Джейкоб и я.

Очарованный миг нарушило чье-то покашливание. Я обернулась и увидела пожилого человека в соломенной шляпе и грязном комбинезоне. Он одобрительно наблюдал за нами.

– Могу я вам помочь? – хрипло спросил он.

Судя по голове, большую часть последних пятидесяти лет он провел, выкуривая по две пачки сигарет в день.

– Мы сюда за елкой, – ответил Джейкоб.

– Уж догадался. Но я собирался спросить, не нужна ли вам двоим комната, – сказал мужчина, вопросительно приподняв брови.

Я сморщила нос.

– У-у, нет.

Гадость. Ладно, не больше, чем обниматься на публике.

Джейкоб, прежде чем ответить, сначала побледнел, потом позеленел.

– Правда, мужик? Это моя сестра, – с отвращением произнес он и большими шагами отправился на поиски елки. Я еще слышала, как он ворчит уже в двух рядах от нас.

– Не мне судить, – просипел старик и пошаркал прочь.

Не зная, блевать или смеяться, я потащилась за Джейкобом в поисках идеального дерева, которому нужен дом. То-то родители удивятся.

Спустя час мы въезжали обратно во двор с наименее жалким деревом, привязанным к крыше машины Джейкоба, и мешком рождественских гирлянд.

– Что ты собираешься сказать маме с папой по поводу елки? – спросила я.

Вместе с Джейкобом мы развязывали веревки, которыми примотали елку к крыше.

– В смысле, если они спросят?

– Тоже верно.

Скорее всего, родителям будет все равно. Отчасти я надеялась, что не будет. Даже если это заставит их что-то почувствовать, даже если это их опечалит или даже если заставит плеваться от ярости. Что угодно лучше, чем постоянное ничего.

Джейкоб легко вскинул елку на плечо. Я несла мешок с гирляндами, игнорируя неотвязное чувство, что за мной следят. Постоянно следят.

Украшение елки заняло все утро и большую часть дня. Джейкоб продолжал натиск весельем. Он был жизнерадостным и громким, поставил фоном рождественскую музыку, словно изучил пособие «как создать праздничное настроение». Он поддерживал постоянный поток принужденной беседы и банальных вопросов, которые вели к бездумным запутанным обсуждениям. Он ни на секунду не давал моему мозгу шанса задуматься о моих проблемах. Чего он, однако, не учел, так это воспоминаний, нахлынувших на нас обоих, когда мы рылись в игрушках. Десять забытых лет ударили нас в грудь с силой отбойного молотка. Мы не были готовы рассматривать елочные игрушки из другой жизни. Когда мы закончили, у обоих в глазах стояли слезы.

Вскоре елка преобразилась. Джейкоб нагнулся и подключил гирлянды к сети. Перед тем как сделать это, он преувеличенно изобразил губами барабанную дробь. Мы отступили назад, дабы оценить результат наших трудов. Брат был определенно прав, елка была яркой – она освещала половину комнаты. Вот только этого все равно было недостаточно, и мы оба это понимали. Может быть, достаточно не будет никогда. Темнота, которую Джейкоб так старался заставить меня забыть, по-прежнему поджидала меня в тенях.

Вспыхнул свет и обжег мне глаза. Я поглубже зарылась лицом в одеяло, но щит получился так себе. Свет был безжалостен. Я так о нем мечтала, лежа во мраке целыми днями. Теперь свет затопил комнату, отчего у меня кружилась голова. Я не могла вспомнить, с чего я решила, что соскучилась по нему.

Мои чувства, столь резко отключенные, испытывали перегрузку. Звук шагов на лестнице грохотал, словно ходили по моей голове. Если бы ослабевший голос повиновался мне, я бы умоляла прекратить шум. Я свернулась в тугой клубок в своем коконе. Простила меня Матушка или нет, уже не имело значения. Я больше не хотела жить.

Сквозь гул в голове я слышала голос Матушки. Она пела мне, как пела раньше, когда я только стала жить с ней. Много лет назад ее воркование утешало меня; теперь оно вливалось в уши ядом. Я была пустым сосудом.

Она подергала меня за руку, но я и не шевельнулась в ответ. Браслет на запястье разомкнулся и полетел на пол. Рука безвольно упала на кровать.

– Моя бедная деточка так ослабла, – причитала Матушка, проводя ладонью по лбу. Голова перекатилась набок, равнодушная к ее ласке.

– Все хорошо. Матушка позаботится о тебе. Сначала мне надо тебя помыть. Не волнуйся. Я не сержусь, что ты запачкала одежду. Ты же болела.

Глаза мои оставались закрыты и не реагировали. Я не поморщилась. Не шевельнулась. Я умирала. Матушка должна была это знать. Опечалится ли она, когда я уйду? Мысли мои мешались. Я только что проснулась, однако по-прежнему чувствовала, что готова уплыть в глубокую дрему.

Журчание воды резко выдернуло меня из небытия. Сколько времени прошло? Я понятия не имела. Реальность и грезы слились в одно.