– Не горячись, биджо![10]– шепнул Гоги в заросшее черным курчавым волосом ухо подельника. – Видишь: они свалили уже? Зачем лишний раз подставляться?

– Правильно, Гоги, – поддержал «миролюбивый» Каха Лурбанидзе, всегда предпочитающий огнестрельному оружию удавку. – Нашумим, нехорошо получится…

Больше на пустынной улице никто не маячил, но три грузина решили подождать еще, благо времени – навалом, всего лишь без двадцати двенадцать.

За три прошедших дня «фавориты Луны» выяснили, что уже после десяти город вымирает, а к одиннадцати часам на улицах не встретить и бродячей кошки, не то что человека. Одним словом, информация, полученная от заказчика, подтвердилась полностью, и это не могло не радовать.

Оставался, правда, вопрос: зачем такой уважаемый человек нанял для выполнения пустякового дельца не самых дешевых профессионалов там, где хватило бы парочки обычных наркош, готовых продать за пару доз родную мать?.. Но три уроженца благодатного Сухуми, которым, после того как у абхазов лопнуло терпение, на родине не нашлось места, заморачиваться такими пустяками не привыкли. Аванс заплачен сполна, к тому же голову лишний раз подставлять под пулю не придется… А раз так, то и вопрос не вопрос…

– Ладно – хватит отдыхать! – одернул Гоги приятелей, увлеченно резавшихся в «камень, ножницы, бумагу» на щелбаны. – Пора и делом заняться.

Нет, каменный придурок в колпаке их совсем не интересовал. Каким образом можно дотащить такую тушу, весом не менее тонны, до границы, не имея грузовика и подъемного крана? Не говоря уже о том, чтобы пересечь рубежи отечества с таким невинным сувениром в багажнике. Да и не влез бы он в багажник…

А вот крылатый уродец, гнездящийся в нише на торце дома, – это то, что нужно…

– Реваз, смотри: это мальчик! – Каха, забравшись на раскладную алюминиевую стремянку и ювелирно орудуя монтировкой, отделял миниатюрную скульптуру от стены, к которой та крепилась совершенно символически, в то время как напарник страховал его внизу. – Вах!

– Еще какой мальчик, Каха! Тебе бы такой стручок, как у этого чудика, – цены бы не было…

– Это у кого…

– Прекратите! – рявкнул Курбанишвили, аккуратно расстилающий на дне багажника старый ватник, чтобы статуя, не дай бог, не повредилась при перевозке. – Потом будете препираться, когда это страшилище увезем. Смотрите, не уроните мне его!

– Пф-ф! – презрительно фыркнул Лурбанидзе, выпятив толстую губу. – Чтобы я уронил что-нибудь!.. Держи! – протянул он выломанного из стены монстрика Ревазу. – Тяжелый!..

Неподалеку глухо зазвонил колокол: часы на башне бывшей ратуши отбивали полночь.

– Ай! – взвизгнул толстяк и выронил из рук тяжелую статуэтку, не преминувшую с грохотом врезаться в мостовую.

– Урони-и-ил?!! – взревели хором Гоги и Каха, сжимая кулаки. – Пристрелю!.. Придушу!..

– Я не виноват! – оправдывался Реваз, нянча руку над расколовшимся на несколько крупных кусков крылатым уродом. – Он меня укусил!

– Спятил? – опешил Лурбанидзе. – Кто тебя укусил?

– Ничего не спятил! – чуть не плача, продемонстрировал ладонь, залитую кровью, толстый бандит. – Как хватанет!.. А зубы острые, как у крысы! Вон, какой клок отхватил…

Каха осекся и, повернувшись к главарю, выразительно крутанул пальцем у виска.

– Э, Реваз… Ты не беспокойся только… Он тебя укусил? – вор брезгливо пнул носком ботинка злобно оскалившуюся ушастую голову.

– Укусил!

– Он же ка-мен-ный!

– Каменный не каменный, а хватанул будто живой! Меня в детстве собака так кусала, вот!

– Да не мог он кусаться! – Гиви еще раз пнул, на этот раз когтистую конечность, и…

И та конвульсивно шевельнулась, словно отброшенный хвост ящерицы…

– Он же каменный… – по инерции добавил Курбанишвили, выпучив глаза.

Можно было посчитать невероятное явление капризами неверного освещения, но уже другая рука, чудом удержавшаяся на мускулистом торсе с обломками крыльев, вцепилась в мысок ботинка, мстительно запуская в дорогую кожу длинные когти…

– А-а-а!!! – заплясал на месте бандит, пытаясь стряхнуть намертво прицепившийся камень… впрочем, уже не совсем камень. – Снимите с меня эту тварь!!! Бо-о-ольно, б…!!!..

Выхватив из-за пазухи пистолет, он принялся пулю за пулей всаживать в бесформенный кусок, не обращая внимания на рикошеты от камней брусчатки, на завалившегося набок с утробным всхрипом Реваза, на жирные тяжелые капли, веером разлетающиеся от твари после каждого попадания… Остановился он лишь после того, как высвободил ботинок, с которого обильно текла кровь.

– Гиви, смотри! – услыхал он вопль Кахи, но лишь отмахнулся.

– Да этот жирный бурдюк давно заслужил… Может, жив еще…

– Туда! Туда смотри! – Лурбанидзе указывал вовсе не на мешком валяющегося Реваза, а куда-то за спину главарю. – Что это?!..

Гиви, затылком ощутивший какое-то движение позади, еще успел обернуться и увидеть надвигающуюся на него остроголовую фигуру…

– А-а-а-а-а!!!..

Тейфелькирхен, Восточная Пруссия, 1895 год.

Портной Франц Флюхтлинг[11]полностью оправдывал свое прозвище.

Он бежал так быстро, что редкие встречные только изумленно оглядывались вслед проносящемуся мимо вихрю, не успевая в сумерках различить, что его породило – человек ли, животное, или какой-нибудь ночной дух из мрачных сказок, рассказываемых непослушным детям на ночь.

Он пересек бы так весь город, если бы на Вальдштрассе не врезался плечом прямо в обширное брюхо Ульриха Ранке – местного шуцмана.[12]

– Куда прешь, чурбан? – Почти двухметровый Ранке ухватил Франца за шиворот и приподнял так, что носки ботинок едва доставали до брусчатки. – Честных людей с ног сшибаешь… Да ты пьян, подлец!

– Отпустите, герр шуцман, – заныл щуплый портной. – Я самую чуточку с кумом выпил… Меня жена дома ждет…

– Подождет твоя жена, ничего с ней не случится. Проспишься, а утром она тебя заберет.

Не слушая больше причитаний бедолаги, неумолимый полицейский поволок его в участок.

Но стоило трясущемуся пьянчужке оказаться в освещенном помещении, как все увидели, что руки у него по самый локоть покрыты чем-то темно-красным, совсем не похожим на разлитый томатный соус…

* * *

– Франц Флюхтлинг, были ли вы знакомы с малолетним Томасом Кохом?

– Никогда, ваша честь… Я…

– Помолчите. Отвечайте только на поставленные вопросы. Куда вы направлялись в ночь на двадцать девятое августа?