Филин поднял голову и взглянул на сержанта:

– Принеси, пожалуйста, билеты.

И снова опустил взгляд на непроницаемые очки Милы. Сержант зашел в купе проводницы и вынес оттуда маленькую кожаную папку для билетов. Филин взял ее, раскрыл, провел пальцем по прорезям с номерами. Я следил за его пальцем через его плечо. Мила заняла третье купе, пятое или шестое место, но билета под этими номерами не было.

Филин слегка дернул головой, словно человек с энциклопедическим умом встретил неизвестное понятие в простейшем кроссворде. Он стал один за другим вынимать сложенные гармошкой билеты.

– Уваров, – прочитал он на билете Влада.

– Это я, – ответил Влад, делая вид, что внимательно изучает правила поведения пассажиров в вагоне.

– Вацура?

– Он за вашей спиной, – зачем-то за меня ответил Влад.

Филин обернулся, смерил меня взглядом и продолжил перекличку:

– Агеева!

– Я, – слабым голосом отозвалась Регина.

Филин аккуратно вставлял билеты на свои места.

– Ко-ми… – читал Филин по слогам. Наверное, у него было слабое зрение или же фамилия Леси оказалась слишком сложной. – Ко-ли… Коли-верда! Извините, я правильно прочитал?

– Правильно! – выдавила из себя Леся. Она стояла вполоборота к Филину, обхватив себя за плечи.

– И последний. – Филин развернул билет негра. – Бунимас!

Мы все молчали. Даже Влад отказался от комментариев.

– Бунимас! – повторил Филин, поднял лицо и встретился взглядом с сержантом. Я краем глаза заметил, как тот прожестикулировал рукой.

Филин не стал выяснять причину самовольной отлучки Бунимаса и сунул его билет на место. Сержант подтолкнул меня к свободному окну, и я оказался рядом с Лесей. Справа от меня встала Мила. Крайним, перед сержантом, встал Влад. Теперь мы стояли у зашторенных окон, как приговоренные к расстрелу арестанты.

– Запомните каждый свое место, – сказал Филин. – По моему приказу вы должны немедленно встать у окон в таком порядке, в каком стоите сейчас. А теперь каждый должен занять отдельное купе, включить в нем свет, опустить светозащитную штору и наполовину прикрыть дверь. От вас требуются только дисциплинированность и послушание, и большинству из вас я гарантирую жизнь… Агеева!

Филин кивком показал Регине на купе, в котором она должна была находиться. Ей досталось свое же место.

– Коливерда, в следующее!

Леся прошла в наше с Владом купе. Я занял пятое, до этого пустовавшее, предварительно прихватив с собой свою спортивную сумку. Мила прошла в четвертое. В коридоре вместе с незнакомцами остался только Влад. Сидя на диване у самой двери, я видел, как Филин рассматривает его со спины.

– Вам, к сожалению, некоторое время придется постоять у окна, – сказал он и подал знак сержанту. Тот подошел к Владу, вытаскивая из карманов маленькие черные наручники. Влад обернулся с опозданием, когда на его правом запястье уже щелкнул «браслет».

– Э, ребята! – Влад дернул пристегнутой к поручню рукой. – Мы так не договаривались! Я слишком тяжелый, чтобы ехать стоя!

Он повернулся к Филину и повел свободной рукой у его лица, словно погладил воздух. Этот жест чем-то напоминал загребающие движения борцов сумо, которыми они провоцируют противника на атаку. Влад как будто шутил, как будто играл, быстро приближаясь к той черте, за которой уже надо драться. Мне казалось, что Филин не придаст значения вроде бы безобидному возмущению Влада, но его лицо снова помертвело, как уже было при разговоре с Милой, и я понял, что так у Филина проявляется гнев.

Медленным движением Филин поднес к глазу Влада черный ствол «калашникова», его отливающее вороненой сталью дуло, словно учитель придвинул окуляр микроскопа к очам скептика, не верящего в клеточное строение растений. Передернул затвор, загнав патрон в патронник, и, опустив палец на спусковой крючок, тихо сказал:

– Вы создаете лишние проблемы. Это первое и последнее предупреждение.

Я представил себя на месте Влада, и мне стало больно от того, как сильный, упрямый и волевой человек в мгновение сломался и превратился в послушного великана. На его левом запястье щелкнул второй «браслет». Теперь Влад был пристегнут к поручням обеими руками. Он стоял лицом к зашторенному окну, высокий, крепкий, словно мачта фрегата, поддерживаемая с двух сторон стальными растяжками, и раскачивался в такт движения поезда. Он, как и я, ничего не мог сделать. Естественное желание не подчиниться и сохранить достоинство было легко подавлено тупым автоматным стволом, и против этого ствола существенным аргументом могло быть лишь более мощное оружие.

Бородатый шел по коридору и проверял, все ли окна в купе зашторены и включено ли освещение. Я придвинулся ближе к столу и стал следить за тонкой полоской света, пробившейся через щель под шторой и ползущей по пластиковым коробочкам с дорожным обедом. Поезд притормаживал. Колеса, словно молот по кувалде, били по рельсовым стыкам. Я слышал, как меняется шумовой фон, как отражается лязг колес о стены домов или заборы, мимо которых мы проезжали. Полоска света добежала до края стола и нырнула под него. Следом за ней, словно приняв эстафету, побежала другая. Мы медленно ехали мимо фонарей или прожекторов, мимо строений и деревьев. Наверное, вдоль вагонов тянулись платформы станции, возможно, это была Гаремджа.

Мы ехали уже совсем медленно. Извне наплыл, усиливаясь, шум мощного мотора и тотчас стал угасать, как если бы мы проехали мимо работающего на холостых оборотах локомотива. Спереди, по ходу движения, раздался пронзительный свист, а затем низкий, вибрирующий рев. Я пересел ближе к двери и выглянул в коридор. Влад прислонился лбом к клеенчатой шторе и, покачиваясь, стоял так с закрытыми глазами, словно спал. Рядом с ним, чуть-чуть сдвинув штору, одним глазом смотрел наружу Филин. Его лицо методично освещалось плывущим светом. Забулькала высоким тоном радиостанция в его кармане. Не отрываясь от окна, он приложил прибор к уху:

– Заскочил? Очень хорошо! Не забыл оставить номер телефона?… Тогда полный вперед! В разговоры ни с кем не вступать, всех отсылать ко мне!

В моих дверях появился сержант.

– Встань, – сказал он.

Мне казалось, что этот доходяга выше меня едва ли не на целую голову, но когда я встал, то увидел наши отражения в зеркале. Его мятые погоны едва доставали мне до плеч. Сержант, экономя словарный запас, молча заставил меня поднять руки и обыскал. Его заинтересовал бумажник, который он выудил из заднего кармана джинсов. Деньги, блокнот с телефонами, визитки он не тронул, вытащил только паспорт. Раскрыл, глянул на фотографию и вышел в коридор. Филину он отдал два паспорта – мой и еще чей-то. Филин сел на откидной стульчик и углубился в их изучение.

Словом, черт знает что! Если бы все это происходило днем, при свете солнца, я бы воспринимал происходящее более реально и вел бы себя соответственно, а не уподоблялся бы осенней мухе, попавшей между двойными стеклами окна. Сейчас же крепкая фигура Филина, застывшего в позе роденовского «Мыслителя» за изучением паспортов, и не менее крепкая фигура Влада, напоминающего прикованного к скале Прометея, воспринимались мной, как дешевые копии, выставленные в провинциальном музее искусств, и я зачем-то смотрел на эти экспонаты, надрываясь от поднятия отяжелевших век. Усталость родила во мне безразличие, и я нуждался в более сильном раздражителе, чтобы выйти из состояния комы.