Дорогой Реми,

Как ты просил, я исследовал флакон Омэ, который мне передал Делевуа, и обнаружил кое-что интересное! Завтра я пришлю тебе официальный отчет. Хотя содержимое флакона действительно весит сто граммов, как и указано на этикетке, анализ показал, что это не чистый мышьяк, а однородная смесь двух внешне схожих веществ, точнее:

— мышьяка, или мышьяковой кислоты, в количестве семидесяти граммов;

— обычного измельченного сахара в количестве тридцати граммов.

Да, в запасе нашего друга Омэ не хватает тридцати граммов (дʼЭрвиль трижды подчеркнул «не хватает»). Сахар был перемешан с мышьяком так тщательно, что на глаз определить подмену не представлялось возможным.

Я от души смеялся над твоим описанием методики определения мышьяка, приписываемой Маршу, которую демонстрировал тебе наш ионвильский ученый муж. В данном случае она совершенно бесполезна, поскольку позволяет выявить лишь наличие в смеси мышьяка!

Еще одна интересная подробность: образец мышьяка из желудка потерпевшей — который я получил при вскрытии, а также обнаружил в тазу с рвотными массами, — является чистым на сто процентов и совершенно аналогичен тому, что находился во флаконе до разбавления сахаром. Следовательно, отравление вызвала, вероятно, не смесь, а чистый мышьяк, находящийся во флаконе ранее. Количество также совпадает: в моем отчете я указывал, что она приняла около тридцати граммов чистого мышьяка в виде порошка.

Не знаю, что ты будешь теперь делать с этими новостями. Во всяком случае, высокое самомнение нашего дорогого Омэ должно несколько опуститься. Я не говорил об этом Делевуа, поскольку не знаю, что с ним происходит. У него неприятности? Обижен ли он, что его отстранили от расследования? Получил ли он приказ от своего начальства? Он меня избегает и, кажется, не хочет заниматься этим делом. Я пытался с ним поговорить, но он вел себя так, словно ни тебя, ни Ионвиля, ни жены Бовари никогда не существовало. Буду держать тебя в курсе новостей, если они у меня появятся.

До скорого!

Твой верный друг

Ж. ДʼЭРВИЛЬ

Итак, снова Омэ…

Реми раздумывал о том, что надо сделать. Затем, рывком убрав свои ноги в сапогах со стола, вызвал Ипполита и отправил его за аптекарем. Некоторое время спустя появился запыхавшийся аптекарь, одетый в нелепое широкое черное пальто, доходящее ему до пят, из швов которого торчали нитки. Он смирно предстал перед ним, не понимая, по какой причине его вызвали.

— Извините меня за такой внешний вид, инспектор, — сказал он. — Я примерял пальто, которое надевал на церемонию. Оно не очень хорошо сидит, и моя жена собиралась его ушить.

— На какую церемонию?

— Ну как же, на похороны Эммы.

— Господин Омэ, — строгим тоном проговорил Реми, — вы помните о флаконе, который я взял у вас на днях, чтобы сделать его анализ в Руане? Я получил ответ. С вашим флаконом возникли некоторые проблемы.

— Ах, вот как! Какие же?

— Вы утверждали, что там сто граммов чистого мышьяка?

— Да.

— Проведенная в Руане экспертиза показала, что во флаконе только семьдесят граммов. Не хватает тридцати. А это как раз то количество мышьяка, которое приняла мадам Бовари.

— Невозможно!.. Когда я вам показывал флакон, он был полон доверху. Вы же сами в этом убедились!

— Тридцать граммов заменили другим веществом.

— Вы шутите! Каким еще веществом?!

— По вашему мнению, что можно примешать к мышьяку, чтобы этого не было видно?

— Я вам уже говорил: практически любой однородный белый порошок — гуммиарабик, кокосовый порошок медицинскую известь, размолотый сахар, муку… Да все, что хотите!

— Сахар?

— Да, если он тщательно измельчен.

— Вот как раз сахарная пудра и была добавлена во флакон.

Казалось, аптекаря ничем нельзя было взять. Он хитро прищурил глаза.

— В самом деле? Какое совпадение! Не говорилось ли в статье в «Руанском маяке» о бытовом несчастном случае, который мог произойти во время приготовления ванильного крема?

— Не шутите, господин Омэ! Вы прекрасно знаете, кто написал статью для «Маяка».

— Разумеется, знаю — это я. Но разве такая версия не может оказаться правдивой? Я являюсь официальным корреспондентом большинства ионвильских газет и имею значительный вес в департаменте, о чем вы, возможно, и не догадываетесь.

— Догадываюсь. Тем не менее, прошу вас объяснить наличие сахара в вашем мышьяке.

— Но как я могу знать! Совершенно ничего не понимаю!

— Кто, кроме вас, имеет доступ к шкафу с ядами? Ваш провизор Жюстен?

— Никто. Шкаф заперт на ключ, а ключ всегда пристегнут к цепочке от часов на моем жилете.

— Всегда?

— Да.

— Стало быть, вы единственный, кто имеет доступ к мышьяку?

— Да, если хотите. Я могу вам гарантировать, что не давал никому ключ! — Вдруг аптекарь хлопнул себя по лбу. — Постойте! — и прежде чем Реми успел его удержать, Омэ вылетел из комнаты.

Окно гостиницы было с толстым стеклом. Через него, как в кривом зеркале, Реми увидел расплывчатый черный силуэт аптекаря, пересекающего обледенелую улицу и поскальзывающегося, словно новичок на коньках. Омэ направлялся в аптеку.

Прошло полчаса, но он все не возвращался. Когда, наконец, аптекарь пришел, он втолкнул в комнату смущенного Жюстена, одетого в новый халат.

— Вот оно, объяснение! — воскликнул Омэ. — Этот маленький негодяй во всем мне признался!

Однако Жюстен молчал, словно воды в рот набрав.

— Давай, Жюстен, говори, — мягко обратился к нему Реми.

— Это правда. Я дал мышьяк мадам Бовари как раз перед ее смертью.

— Каким образом?

— Накануне ее смерти, около шести часов вечера, когда уже было совсем темно, я находился в кухне у месье Омэ. Мадам Бовари постучала, но не в парадную дверь, а в заднюю, которая выходит во двор из кухни. Месье и мадам Омэ не могли этого слышать — они ужинали всей семьей в столовой.

— А ты что делал в их кухне в такой час?

Омэ смущенно пояснил:

— Видите ли, Жюстен прислуживает за столом, когда заканчивает свою работу в аптеке. Это всем выгодно: он бесплатно учится выполнять дела по хозяйству, а я экономлю на содержании слуги.

— Продолжай, Жюстен.

— Я только что подал в столовую суп-пюре, когда мадам Бовари постучала. Она была сама не своя. Волосы у нее растрепались, на ней не было пальто, платье и ботинки — все в снегу и грязи. Она дышала так, будто долго бежала, а руки и ноги были исцарапаны.