Когда он был там в первый раз, то видел, как чайки едят высохших морских звезд: спускаются к самой воде, размачивают добычу в бурлящей пене, быстро набирают высоту и возвращаются на берег.

* * *

Дом Понти расположился на обрыве, между двумя кипарисовыми рощами, его северные окна смотрели на реку, а южные – на пустошь, через которую вилась тропинка, засыпанная гравием. Второй раз прихожу сюда, подумал Радин, и второй раз жалею, что хозяина нет дома. Странное дело, я ищу австрийца – или русского? – но мертвый Понти маячит в каждом разговоре, дразнит и не дается. Безымень, так в славянских мифах называли тень утонувшего самоубийцы.

На этот раз Радин пришел через пустошь, тропинка вывела его к калитке для прислуги, но вдова сама открыла ему дверь. Она бросила взгляд на корзину и посторонилась:

– Входите, детектив. Вы принесли свежий хлеб?

Он молча вошел, поставил корзину на кресло и, как только Доменика повернулась спиной, открыл крышку и позволил коту выбраться наружу. Тот на мгновение присел, быстро огляделся и побежал в сторону кухни, откуда доносилось жужжание кофемолки.

– Вы в своем уме? – Доменика поморщилась и сняла корзину с кресла. – Это старинный гобелен из Алентежу. Зачем вы кошку приволокли?

– Простите. Это кот моей знакомой, я обещал завезти его к ветеринару.

– Ладно, рассказывайте, у меня мало времени. – Она пошла в гостиную, и Радин пошел за ней, надеясь услышать кашель и задать свои вопросы.

– Есть новости, сеньора. Полагаю, нам следует их обсудить.

– «Боавишта» выиграла у «Бенфики»? – Вдова насмешливо покосилась на его футболку. – Я опаздываю на радио. Даю вам пять минут.

– Вы утверждали, что не видели молодого Крамера с того дня, как между вами произошла ссора. Но я установил, что в тот вечер он не поехал к себе домой, он вернулся сюда, на вашу виллу, и ради этого трясся в мебельном фургоне, тяжелые ящики ворочал! Такие метания по ночному городу говорят о сильных чувствах.

– Вы пытаетесь быть вульгарным? – Она остановилась и повернулась к нему лицом.

Свет падал из окна, в котором не было цветных стекол, и Радин наконец разглядел ее как следует. Широко посаженные глаза, крепкий нос, высокая шея. За несколько дней он успел привыкнуть к здешним лицам, тяжеловатым, резко очерченным, сплошь военачальники и дамы, живущие на фресках.

– Это просто факты, сеньора. К тому же вы навещали аспиранта на руа Лапа, есть свидетели, утверждающие, что в январе вы готовили ему ужин. И принесли целую сумку еды. Вы ведь знаете, где он теперь?

Доменика отвела глаза и сложила руки за спиной, будто школьница. Некоторое время они стояли молча. Радин смотрел в окно поверх ее плеча и думал, что лучше дома, наверное, и быть не может. Сад, утопающий во мхах, розовые свечки каштана, тарелки с оленями на каменной стене.

– Я не готовлю ужинов, – сказала она наконец. – И не покупаю еду. Очевидно, меня с кем-то перепутали. Через час у меня программа на «Radio Nova», а вам пора уходить, если вопросов больше нет.

– Мне, собственно, нужна только монография… – начал он примирительным тоном, но тут с кухни раздался испуганный голос служанки.

Кофемолка захлебнулась, что-то железное покатилось по полу, послышался кашель, потом торопливые шаги по коридору. Радин огляделся и пошел на звук. Кашель становился все сильнее, кто-то заперся в ванной, вывернул краны, и вода с шумом полилась в раковину. Некоторое время Радин стоял под дверью, потом постучал:

– Я могу вам помочь?

– Уберите кота, – сказали из-за двери.

– Хорошо. – Он зашел на кухню, на полу лежала жестяная коробка, под ногами хрустели кофейные зерна. Радин заглянул за плиту, провел рукой по верху посудного шкафа, потом встал на колени и заглянул под буфет. Вдова окликнула его из холла:

– Я уезжаю, детектив. Выбросьте из дома вашего зверя!

Когда дверь за ней закрылась, Радин услышал голос за дверью ванной:

– Она меня уволит, зачем вы это сделали!

– Не уволит, что ей тут делать одной. Как вас зовут?

– Малу. – Служанка приоткрыла дверь и выставила припухшее личико. – То есть Мария-Абелия-Лупула, но для хозяйки это слишком длинно. Сеньора терпеть не может проблем со здоровьем, я не говорила ей про аллергию, а падрон все знает, но он великодушный человек.

– Правда? Не бойтесь, кота здесь нет, можете выходить.

– А я вас помню. – Служанка вышла, поправляя голубую косынку. – Вы тот детектив, что приходил два дня назад. У вас есть новости?

– Вы и есть моя новость. У вас аллергия на кошачью шерсть. Значит, это вы навещали Крамера на его квартире, а в январе жарили ему мясо. Похоже, нам есть о чем поговорить.

– Не знаю, о чем это вы. – Она пожала плечами и отправилась на кухню, мягко ступая в вязаных носках, а Радин пошел за ней.

– Зато я знаю, сеньорита. Но сначала нужно найти источник ваших страданий. Мне его вечером в пекарню возвращать! – На кухне он опустился на колени и помог ей собрать кофейные зерна в совок.

– Как подзывают кошек по-португальски? Пус-пус-пус? Мичу-мичу?

– Кити-кити! – Она снова чихнула и засмеялась.

Малу

шмелик, сказал он, а шмелик, ты не станешь меня кусать?

я сидела в баре барнарди за стойкой, это возле кармелиток, и крутила в руках сломанный браслет, а он сел рядом, положил шляпу на стойку и уставился на мое плечо, я думала, он по работе, и помотала головой: приходи вечером, дяденька, я тут просто кофе пью! на плече у меня и вправду шмель, еще со школы, я его сколько раз пыталась свести, но все равно видно, и полоски стали фиолетовыми

менеджер ихний велел к полудню подойти, а уже два пробило на площади, и третий кофе пришлось покупать, выброшенные деньги, горечь одна, видать, бармен зерна марганцовкой поливает, а мне хотелось курить и светлого пива, но нельзя

я там сидела такая чистенькая, меня обещали взять на кухню помощницей, один клиент замолвил слово, так что я сидела тихо и смотрела на дверь: вот-вот придут за мной, а тут мужик цепляется, ну я и рявкнула, что я ему не шмелик и чтобы он брал свою шляпу и валил отсюда, и нечего улыбаться, как алмейда на афише кинотеатра

а кто тебе браслет сломал? спросил он потом, и я вдруг заплакала, просто все одно к одному, и менеджер все не идет, и экзема на груди, и браслет сломался, плачу и смотрю ему в лицо, а лицо у него такое свежее, глаза ореховые, быстрые, будто у белки, потом он вздохнул и говорит: ты ведь с юга, верно? проглатываешь слоги!

четырнадцать лет прошло, а я даже цвет его рубашки помню, шляпу из белой соломки, запах портера, кто бы мне сказал, что я его лицо буду как божье любить, и картины его любить, точно фрески в апсиде, хотя на стену в своем доме я бы такое в жизни не повесила

когда осенью я в церковь пришла, чтобы записку подать за упокой, падре мне говорит, уже две мессы заказали, сеньор был уважаемым человеком, такое несчастье, я головой киваю, а сама думаю: во всем городе по нему плачут, в газетах пишут, на воротах поселка траурную ленту натянули, а что случилось, знаю только я!