Теперь собачьи бега. Судя по найденным записям, аспирант занимался ставками не первый день. Канидром в Порту маленький, букмекеров не так уж много. Значит, завтра вдова, канидром и вечером непременно горячий обед. Он набрал номер виллы, услышал голос служанки и попросил передать сеньоре, что он зайдет завтра около полудня, есть новости по делу аспиранта.

– Вы его нашли? – недоверчиво спросила служанка.

– Нет, не нашел. Но буду искать.

– Вы правда думаете, что расследование куда-то приведет?

– А вы думаете, что нет?

– Я думаю, что он мертв, – сказала она и положила трубку.

Лиза

Отец сослал меня в деревню, когда мне стукнуло пятнадцать, на все лето, к двоюродной бабке, которая даже имени моего не помнила. Мне пришлось спать на перине, из которой лезла какая-то желтая ость, а в июле бабка выставила меня на чердак, где было прохладнее, зато в стенах ходили полевки, иногда с грохотом сваливаясь куда-то вниз. Заниматься было негде, и я выходила на ночью на крыльцо, надевала наушники и использовала перила как балетный станок. Возвращалась вся искусанная комарами, слушая, как бабка ворочается в горнице и бормочет: поздно-то как! где шлялась, сучка тусклая?

На чердаке я читала с фонариком журналы, которые лет тридцать назад выписывал покойный бабкин сын, они были серые, набухшие влагой. По субботам я ходила в поселок и обедала в местном ресторане, который работал только по выходным, на столах были скатерти из бумажного кружева, похожие на снежинки. Подавали только шницель с яйцом и водку, зато народу полно, темно, накурено, и можно разглядывать людей без опаски. Над печью у бабки висела веревка с тряпичными куклами от лихоманки, имена у них были похожи на деепричастия, Огнея, Ледея, Гнетея, остальных не помню. А нет, еще была Невея, самая страшная, вместе с ней приходила смерть.

Куклы не помогли, в начале августа меня обуяли бесы, и я сбежала со студентом-физиком, они там возводили не то амбар, не то хлев, а я каждый день ходила мимо в своем джинсовом сарафане, с полотенцем на шее, и однажды он увязался со мной купаться.

Вечером мы проголосовали на шоссе и уехали на другой объект, километров за двести оттуда, чтобы быть подальше от его жены, которая готовила ужин на всю бригаду. В лесу возле озера мы нашли только пустые палатки и прораба с забинтованной ногой, он сказал, что все уехали в деревню за джином, который случайно завезли в сельпо. Для них двоих я танцевала на помосте, сделанном из занозистых досок, ночью при свете фонаря, хотела сделать fouette en tournant и опрокинулась на спину, как жужелица. Но они все равно орали и хлопали.

Потом я жила в Москве с балетным по прозвищу Тоди, в английской сказке так звали ученика коновала, который глотал жаб, чтобы его учитель получил удовольствие. Потом я вернулась в Питер и жила с поляком с вокального отделения, который водил меня ночью в обувной магазин на углу, чтобы я мерила там туфли в лунном свете, мы проникали туда через складскую дверь, от которой у него почему-то был ключ.

А потом появился Иван, и все они стали тенями, неловким кордебалетом, спесивыми ледяными птенцами лебедей, растаявшими на глазах, превратившимися в лужицу светлой грязи.

Гарай

У Доменики Понти удивительный цвет лица, я еще в девяносто пятом это заметил. Даже теперь, когда лицо оплыло, а заломы на шее стали отчетливыми, ее кожа слепит меня как раньше: я мог бы использовать celestial blue или даже лазурь. А для ее волос я смешал бы жженый янтарь и белила, да только позировать она не станет, прошли те времена.

Когда Шандро привел ее на вечеринку, я сразу подумал, что итальянка ему не по зубам. Доменика сидела на грязной табуретке, как снежок на скате крыши. Эта белая, стреляющая голубыми искрами кожа тихо сияла в углу, и никому до нее не было дела. На диване валялась толстомясая турчанка-керамистка, которую пригласили для экзотики, и она первая разделась. Горячая, как муфельная печь, до сих пор помню ее металлический запах.

Гас был сыном нашего декана, отец снял ему мастерскую возле Серралвеша, и там мы собирались по понедельникам, потому что во вторник лекции начинались после полудня. Мне стоило трудов добиться для Понти приглашения. Он вечно ныл, смущался и бросался на все, что у меня было, как индейский вождь на стеклянные шарики, а я подбрасывал ему новые, ничего не прося взамен. Доменику он привел через полгода, весной, и, судя по его убитому виду, сразу понял свою ошибку.

– Обнаженная натура? – шепнул я ему. – Решил пораньше сдать зачет?

Он схватил меня за локоть и забормотал, что нужен ключ от кладовой на факультете, ключ висел у меня на шее на кожаном шнурке, так он прямо схватился за него, чуть шнурок не порвал. Учитель еще в начале семестра дал мне ключи, сказал, что я на курсе самый сметливый.

– Зачем так далеко тащиться? Заведи в туалет и запри дверь.

– Ты больной? Это же барышня Кавейру. У нее отец в мэрии работает.

– А зачем она позирует? Ей дома на мороженое не дают?

Я сказал, что ключа не дам, и он повел ее в общагу, деревенщина. Наутро я услышал, что затея провалилась, и задохнулся от радости. Итальянка была не для него, это все равно что снежок лепить в перчатках. Она была моей. С ней надо быть ловким и осторожным, как с цельным, найденным в раскопках пифосом, с которого землю счищают мягкой щеточкой и на который я однажды поставлю клеймо.

Я перестал пропускать классические штудии, как называл эти занятия учитель Лупи, ходил на все подряд, надеясь, что она снова появится. Я рисовал ее тушью, углем, карандашами, я варился в любви, как осьминог в своих чернилах, к концу года я задубел, стал резиновым, и щупальца у меня отвалились.

Моя мать говорила, что глаза бывают двух цветов – карие и голубые. Остальные оттенки и всякие крапинки – это признаки скрытой болезни. У Доменики глаза были разные: один карий, другой голубой, и она страшно этого стеснялась, я точно знал. Она всего стеснялась, даже своей худобы, которая казалась мне андрогинной, божественной. Теперь она похожа на песочные часы, обтянутые шелком, и носит темные линзы, сделавшие ее такой, как все. Но меня не обманешь, я вижу голубой блеск, я знаю про голубой зрачок!

Радин. Четверг

Утром он заглянул в пекарню на углу, купил длинный, как древко знамени, батон, бутылку масла и пакет жареного миндаля. Вместо сдачи пекарь вручил ему билетик, на одной стороне полоска, на другой – смеющийся бомбардир Криштиану Роналду. Полоску нужно было стереть ногтем, но Радин поленился. Он не знал, в какой газете печатают таблицу, да и что там можно выиграть – входной на осеннюю игру «Ювентуса»?

Вернувшись домой, он наткнулся на сеньору Сантоc, ее стол был завален цветными квадратиками, и она качалась над ними в задумчивости, подперев щеку кулаком.

– Мне так нужен кусочек неба, – сказала она горестно, – а я не могу его найти. Все синие уже использованы!

За три дня я не слишком продвинулся, думал Радин, поднимаясь в квартиру. Мне тоже нужен кусочек неба. Это расследование больше похоже на перечень покупок: сыщик ходит по заранее обозначенным лавкам и делает порученные ему вещи. При этом его не покидает подозрение, что деньги ему заплатили за что-то другое.