Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А второй? Ты ведь сказал, что их было два.
— Вот последствий второго я и страшусь,— сказал Робертсон.— Тут нет никакой прививки и лечения. Вот почему мы и работали над этим вирусом.
— Ладно,— сказал Льюин.— Так что же это такое?
— Японский энцефалит. Мы испытывали его на свиньях методом аэрозольного опрыскивания. Свиньи — естественный материал, и их вес как раз соответствует требованиям опытов.
— И что же нам теперь делать? — спросил Льюин. Робертсон снял телефонную трубку.
— Думаю, что следует позвонить генералу Уайатту и уточнить, какие эксперименты они проводили последние десять дней. Может, на наше счастье окажется, что это просто непредвиденный случай в медицинской практике.
19 ЧАСОВ 35 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ
Бригадный генерал Томас Ф. Уайатт положил трубку на телефонный аппарат, висевший в маленькой нише за гардеробом в офицерском клубе. Он постоял, задумавшись и покусывая нижнюю губу, затем вернулся в зал, где играли в карты, и поманил пальцем своего адъютанта. Его адъютант, капитан Рой Фиппс, игравший в бридж, держа карты в одной руке, вопрошающе поднял брови. Уайатт неприметно кивнул, подобно тому, как бейсболист, принимая мяч, подает неприметный сигнал своему партнеру… Фиппс тут же положил карты на стол, извинился перед офицерами, своими партнерами, и пошел за генералом, который уже покидал клуб.
Уайатт относился к тем грузным, флегматичным мужчинам, во всем облике которых видна неукротимая энергия. Энергичный вид ему придавали не столько военная осанка и резкость в движениях, сколько привычка выдвигать подбородок, и описывать им полукруг в воздухе, что служило ему дополнительным аргументом, и при этом вытягивать толстую мускулистую шею из жесткого армейского воротничка. Когда Фиппс догнал генерала у выхода из клуба, его «олдсмобил» уже подъезжал к подъезду. Не ожидая, пока шофер распахнет дверь и даже пока машина полностью остановится, генерал сам открыл заднюю дверцу и плюхнулся на сиденье. Фиппс едва успел сесть в машину, которая начала набирать скорость раньше, чем Фиппс захлопнул дверцу.
— Что случилось, сэр? — спросил Фиппс, стараясь отдышаться.
— Рано еще говорить,— ответил Уайатт.— Возможно, ничего. А возможно, дело очень серьезное. Как только мы приедем — представьте мне все отчеты о полетах с базы за последние две недели.
— Слушаю, сэр! На вертолетах тоже?
— Все! Мне также нужны сведения о метеорологических условиях, при которых совершался каждый испытательный полет: воздушные потоки, скорость ветра, словом, исчерпывающие сведения!
— На это потребуется некоторое время…— начал было Фиппс.
— Они нужны мне немедленно,— оборвал его Уайатт.— В вашем распоряжении десять минут после того, как мы приедем в штаб. По сравнению с этим дело Ральфа Пауэлла может показаться пустячком.
— Вы сказали: Ральф Пауэлл, сэр?
Уайатт не ответил. Он вспомнил случай, имевший место в 1959 году, когда в чине полковника он служил в Форт-Детрике в Мэриленде. Это было еще до образования частей материального обеспечения, и он тогда был придан так называемому химическому корпусу армии. Пауэлл, двадцатидвухлетний лаборант и самый глупый сукин сын на свете, проснулся однажды утром и почувствовал себя больным — его знобило. Он вышел на работу, но температура продолжала подниматься, и в конце концов ему пришлось пойти в госпиталь в Форт-Детрике, где выяснилось, что у него запущенная легочная чума. Дело осложнялось тем, что Пауэлл в свободное от работы время подрабатывал в качестве спасателя в плавательном бассейне Форт-Детрика. Подумать только! Там купались дети, жены, гости… Всех их могла поразить «черная смерть». Черт побери! Это ведь и была «черная смерть» собственной персоной. Командование замяло это скандальное дело, задержав донесения в службу здравоохранения и постаравшись, чтобы ничего не просочилось в газеты.
За многие годы службы в химическом корпусе в работе Уайатта случались и другие промахи, но ни один не был столь серьезен, столь опасен для программы в целом. Да, бывали ошибки, несчастные случаи, когда сотрудники лабораторий проявляли беспечность. Бывали даже смертельные исходы. Но лишь о немногом узнавали широкие круги. Они относились всегда слишком болезненно к слухам о новых видах оружия, будь то атомное, химическое или бактериологическое. Широкие круги, похоже, никогда не понимали, что угрожает самому существованию их страны. Что за крик подняли в 1968 году из-за тех чертовых овец! Большинство этих нытиков либералов в жизни не видели ни одной овцы. Но это они, и только они, отравили жизнь Макдональду. Бедняге Макдональду пришлось до времени подать в отставку из-за каких-то шестидесяти четырех сотен баранов. Наполеон, а может, Веллингтон — словом, кто-то из них сказал: чтобы выучить одного генерала, надо уложить на поле боя десять тысяч солдат. Уайатт задавался вопросом, с каким презрением и негодованием отнеслись бы Наполеон и Веллингтон к такой ситуации, при которой шестьдесят четыре сотни овец оказались причиной крушения блестящей карьеры генерала..
Машина остановилась перед генштабом. На сей раз Фиппс выскочил из машины с непривычной прытью. Генерал следовал за ним. Оба взбежали по ступенькам крыльца и вошли в помещение, освещенное сюрреалистически белым светом люминесцентных ламп. Кондиционированный воздух отдавал химией.
Быстрота и четкость действий успокаивали. Охрана, вставшая по стойке смирно, отдававшая честь, энергичный отстук каблуков по мраморным полам, удивительно правильная расстановка стальных шкафов и столов — все говорило о могуществе армии. Само по себе и в отрыве от реального мира это могло показаться иллюзией или миражем — после хождений по Пентагону вся реальность для Уайатта сводилась к бюрократической волоките,— но именно здесь было удачно найдено равновесие между формальной процедурой и реальным действием. Главное сейчас — не суетиться и помнить, что нет на свете ситуации, даже самой страшной, из которой не нашелся бы неожиданный выход.
19 ЧАСОВ 50 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ
— Право же, я не понимаю, сэр. Там город с живыми людьми, и эти люди больны. Мы должны что-то предпринять.
Льюин даже сам удивился своей горячности. Первые пять минут, пока они с Робертсоном сидели в кабинете генерала, он расслабился, поскольку теперь ответственность за принятие решений была уже не на нем. Но, слушая осторожные и абстрактные разглагольствования Робертсона и генерала, которые спокойно взвешивали все обстоятельства дела, он взорвался.
