— Амато видел, как два человека вели переговоры и перед ними стояли выдолбленные оленьи копыта с шапкой пивной пены. Венецианец едва прикоснулся к своему. Почему люди пьют пиво, когда можно пить вино? Пиво! Господи помилуй!

Я заметил, что Менье рассеян и легко отвлекается. Возраст и потеря близких заставили его совершенно уйти в себя.

— Как поступил мой наставник? — попытался я вернуть его к теме разговора.

— Что? Так вот: Амато сбегал на кухню и украл бокал и бутылку кьянти у повара по супам. Он был решительным парнем. Дерзким… — Менье клюнул носом, давая понять, что одобряет поступок моего благодетеля. — Тем временем сидевший за столом венецианец побледнел и нахмурился. А что еще ему оставалось делать? Представляю, что он почувствовал, увидев на свиной ноге застывший жир. Амато проворно поставил перед ним бокал с вином, учтиво поклонился и удалился. Вот так просто.

Тот человек оказался Эрколем д'Эсте, а я… — Крючковатый палец вновь взлетел вверх. — Я был у него старшим поваром. Уходя из таверны, д'Эсте отвел Амато в сторону и спросил: «Ты умеешь готовить?» И Амато ответил: «Да, синьор». — Менье улыбнулся и дернул головой. — Он сказал это без всякого колебания: «Да, синьор». — Старик хлопнул ладонью по ручке кресла и так громко рассмеялся, что закашлялся. Испугавшись, что он задохнется, я встал и похлопал его по спине. Когда дыхание вернулось к Менье, он поднял на меня глаза и снова улыбнулся. — В то время Амато готовить не умел. Вообще. Но он стал моим учеником.

Я откинулся в кресле, изумляясь, что такие незначительные вещи, как вовремя поднесенный бокал вина, способный отбить неприятное послевкусие от свиной ноги, или украденный гранат, могут направить нашу судьбу в непредсказуемое русло. Согрел руки о чашу с вином и вдохнул ароматный пар.

Старший повар Менье взял с чайного столика салфетку, громко высморкался, затем вытер лицо.

— Это был один из самых изысканных домов в Венеции. У д'Эсте Амато открыл для себя мир привилегированных классов. — Старик плотнее закутался в шаль, и в его жесте промелькнуло нечто горделивое. — Я прекрасно помню тот дом — всегда тихий. Спокойные разговоры за питательным отваром с пирожными, шелест шелковых одежд в коридорах. В каждой комнате вазы со свежими розами. По вечерам свечи отражались от серебра и вспыхивали маленькими искорками на хрустале. Человек, попавший на прием в столовую, испытывал истинное удовольствие. Vraiment.[19] В доме было все самое лучшее.

Дождь ослабел, не мешая мне слушать дребезжащий старческий голос, потеплевший от воспоминаний.

— Для Амато все было в новинку. Невиданным. Он настолько поддался впечатлениям и погрузился в роскошь, что, вероятно, решил, будто дом обладает некоей благородной сущностью. Там звучали голоса знати и аккорды арфы. И могу подтвердить, даже детям нравилась музыка в том доме. Амато наблюдал, как проводят в праздности дни и изливают чувства lesjeun filles un flenr.[20] Ax, эти девушки! Все комнаты пропитались ароматом гардении, которую они втирали в грудь.

Знатная семья проводила дни в ленивой неге, а ночи пролетали в кроватях с высокими балдахинами. Служанки опрыскивали подушки свежей лавандой и подогревали простыни запеленутыми во флорентийскую шерсть горячими кирпичами. Ах этот дом д'Эсте… — Голова старика упала на грудь, но он продолжал мечтательно лепетать.

Я слушал, как барабанит по крыше дождь, и представлял своего наставника неотесанным мальчишкой в доме знатного вельможи, разевающим рот на невиданную роскошь и мечтающим стать его частью. Но вот хлопнули ставни, дождь снова усилился, застучал в окно, потерял прозрачность, и в комнате потемнело. Старик продолжил:

— По воскресеньям у Амато был выходной. Он поднимался задолго до рассвета и ехал в Виченцу в фургоне молочника. Возвращался после ужина на телеге с фруктами. Проводил в дороге по шесть часов в каждую сторону, чтобы побыть на ферме час или два.

Брови Менье сошлись.

— Хороший был парень. С радостью навещал мать, но я понимал, что с ним происходило. Да, это было неизбежно. Внезапно он начал замечать, что на родительской кухне неприятный запах, вино в отчем доме грубая кислятина, а сыр перезрел, но его пожалели выбросить. — Старик задумчиво покачал головой. — Он видел, как служанки в доме д'Эсте застилали выбеленными на солнце простынями набитые пером плисовые перины, и ему стали противны зараженные блохами соломенные матрасы, стоящие вдоль стен их семейной лачуги. Он бы дал матери денег, если бы они у него были, но, как ты знаешь, ученики не получают зарплату.

— Да, помню то время…

— Однажды в воскресенье Амато вернулся из Виченцы совершенно расстроенным. Он отчитал мать за ее дурную привычку пинать кур, если те случайно забредали в дом. И за то, что она, отхаркиваясь, сплевывает мокроту в огонь. Целую неделю его не покидало чувство вины. Он был бесполезен на кухне. В следующий выходной Амато извинился перед матерью, но она лишь пожала плечами. Жизнь сына пошла именно так, как она надеялась, но для самого Амато посещения родного дома превратились в тягость. Он стал пропускать по два, а то и по три воскресенья. Мать не возражала, поскольку хотела, чтобы мальчик быстрее учился.

Старый повар подался вперед, его тон стал лукавым и доверительным:

— И Амато усвоил вот что: родившись рабом, он мог, как я, стать уважаемым человеком — старшим поваром. Обзавестись собственным домом, взять в жены хорошо воспитанную женщину, обеспечить образование детям и передать свою благородную профессию сыну. — Менье улыбнулся и удовлетворенно кивнул. — Ведь именно это придает смысл нашей жизни — передать дело сыну.

— Совершенно с вами согласен, мсье, — в этом и есть весь смысл.

Он откинулся в своем удобном кресле и удовлетворенно вздохнул.

— Профессия Амаго стала его постоянным бегством от варварства. И естественно, он с головой ушел в работу. В восемнадцать лет стал соусником. Впечатляет, не так ли?

— Еще бы, мсье.

— Я гордился этим мальчишкой. Но в девятнадцать он познакомился с Джульеттой.

Дрожащей рукой старший повар Менье налил себе второй бокал вина, поднес к носу, пошамкал губами и подтянул плед.

— Джульетту привели в дом д'Эсте в качестве служанки. Тогда ей было пятнадцать лет — совершеннейшее дитя. Кожа румяная, светло-карие глаза невинные, чистые. Charmante.[21] Увидев ее впервые, Амато даже выронил черпак, его лицо расцвело как роза. В такие моменты время останавливается, а когда вновь начинает двигаться, кажется, что все на свете изменилось. Un coup.[22]

Джульетта была очень маленького роста. Узкая в бедрах. Миниатюрная. Однажды я слышал, как Амато вслух задавал вопрос, сумеет ли охватить ее талию ладонями. — Старик обиженно хмыкнул. — Такие разговоры не принято было вести на моей кухне, но он поддался ее очарованию. Говорил, что игра света в черных волосах Джульетты напоминает ему лунную дорожку на Большом канале. Смешно?