Алла помнила хор. Она и в Москве пела в школьном хоре. Здесь тоже пошла. Хор вела Елена Ивановна. Пели детские песни. Аллу поставили петь вторым сопрано. Они не успевали репетировать, в основном выступали. На концертах в День нефтяника, основания города, годовщины скважины… Елена Ивановна в день концерта в Доме культуры надевала платье с люрексом и туфли на каблуках. На голове делала начес и посыпала волосы серебрянкой. Серебрянка, как объяснили Алле девочки, это такая краска. Но не как краска, а как порошок. Его в краску добавляют и батареи красят. Алле рассказали и еще несколько секретов северной красоты. Чтобы не мыть голову, можно волосы мукой посыпать, а потом стряхнуть и расчесать. А чтобы начес лучше держался, нужно намазать волосы водой с сахаром.

Елена Ивановна бегала по фойе и ловила за руку учеников, которые пили газированные напитки и объедались печеньем и конфетами в буфете. Для хора все было бесплатно. Алла тоже запихивала в рот конфеты, давилась и рыгала газировкой. С большим традиционным опозданием на сцену выходил хор. Алла всегда стояла на принесенной на сцену гимнастической скамейке справа, с краю. Елена Ивановна перед выступлением брызгала себе в рот из флакона с духами. Тайком, чтобы никто не видел. Но все видели. И все знали, что Елена Ивановна перед концертами пьет коньяк. Из плоской бутылки, которую прятала в вечерней сумочке, расшитой люрексом. Прихлебывала и давала отпить аккомпаниаторше. Шатаясь на каблуках, Елена Ивановна выходила на сцену, вставала спиной к залу и показывала ученикам кулак. Все начинали давиться смехом. Алла каждый раз боялась грохнуться со скамейки. Но однажды грохнулась Елена Ивановна. Она раскачивалась в такт музыке, бурно дирижировала и вдруг оступилась и упала на дощатый пол. Вечернее платье задралось, и все увидели ее панталоны. Елена Ивановна пыталась подняться, а хор продолжал петь – про орлят, которые учатся летать. Елена Ивановна так и не смогла встать на ноги. Кто-то за кулисами дернул занавес.

После концерта занятия в хоре отменили на неделю. Через неделю Елена Ивановна вернулась в строй. Нужно было готовиться к концерту ко Дню города.

Алла и на репетициях сидела во втором ряду, с краю. На сбитой на скорую руку лестнице. Перед ней всегда сидела девочка по фамилии Мясоедова. Мясоедова была звездой их хора. Самой талантливой. Солисткой. Особенно Мясоедовой удавалась песня про Ленина. Ее хрустальное сопрано разносилось по залу: «Ленин всегда живой, Ленин всегда со мной…» Мясоедова пела со слезой в голосе. Елена Ивановна украдкой вытирала коньячную мокроту под носом. Все девочки завидовали Мясоедовой. В обычной жизни ее хрустальное сопрано превращалось в визгливый склочный голосок, дерущий уши. Девочки с ней не водились. Мясоедова специально выбрала себе это место – с самого краю. Зная, что Елена Ивановна ее вызовет к фортепьяно или пересадит в середину. Но Мясоедовой нравилось пересаживаться у всех на глазах, нравилось, что ее выделяли. Мясоедова говорила всем, что поедет поступать в Москву в Консерваторию. Елена Ивановна подтверждала – там ей самое место.

Алла спокойно относилась к Мясоедовой. Поэтому так и не смогла объяснить Елене Ивановне причину своего поступка. Мясоедова, как всегда, собиралась сесть на свой стул с краю. Алла вдруг обвила ногами ножки ее стула и в тот момент, когда Мясоедова почти села, выдернула из-под нее стул. Мясоедова плюхнулась на пол. Алла сказала, что случайно зацепилась. На следующей репетиции Алла опять выдернула стул. Сначала разоралась Мясоедова, потом Елена Ивановна. Аллу спрашивали: почему? Она молчала. Пообещала больше так не делать. Но Мясоедова еще долго сначала хватала стул руками и только потом садилась.

Жили они не так, как в Москве. Екатерина Андреевна часто плакала. Димочка работал целыми днями. Вечером приходил пьяный. Музыку больше не слушал. Алла видела, что и с матерью что-то происходит. Она вздрагивала, когда Алла неожиданно заходила на кухню. Начинала суетиться. Даже голос изменился – стал заискивающим по утрам, а вечерами – истеричный. Екатерина Андреевна стала быстро раздражаться, срывалась, начинала кричать на Аллу.

Алла рассказала про изменения с матерью Оле. Больше было некому. Не Мясоедовой же.

– Да она пьет, наверное. Моя тоже, как выпьет, орать начинает. И с отцом дерется, – спокойно сказала Оля.

– Да ты что? Моя мама не пьет. Ну по праздникам только – вино или шампанское. И бутылок нет.

– А ты поищи. Наверняка прячут.

– Твои, может, и прячут. Моя мама не такая.

Алла даже обиделась на Олю и два дня с ней не разговаривала. Но кухню решила обыскать. Отодвинула в шкафу пакеты с мукой, макаронами, гречкой, на полки залезла. Нигде нет. Только продукты.

– Не нашла, – отчиталась она Оле.

– Не там искала. Значит, в комнате прячут.

У Аллы была своя комната – кровать, стол и сколоченный деревянный шкаф. Алла, когда приходила домой, приоткрывала дверь, нащупывала выключатель и включала свет. Ждала в коридоре пять минут и только потом заходила. Если зайти и включить свет, в щели самодельного шкафа залезали тараканы. Они бежали коричневым полчищем, спотыкаясь, наталкиваясь друг на друга. На кухню Алла вообще старалась не заходить без особой надобности. Там тараканы даже на свет не реагировали. Алла однажды схватила тапочку и раздавила одного таракана. А потом увидела, как из раздавленного брюха вылезает капсулка с личинками. Аллу вырвало.

В ванне был засорен сток. Воды всегда было по щиколотку. Стекала в водопровод медленной струйкой, оставляя на бортиках грязную каемку. Если Алла заходила после Димочки, каемка была почти черная и широкая. Алла поливала душем на стенки ванны и смотрела, как медленно стекает грязь и собирается вокруг стока. До конца грязь так и не удавалось смыть.

– Мамочка, давай уедем домой, – просила Алла.

– Уладится, все уладится, – заискивающим голосом отвечала Екатерина Андреевна.

У них с Димочкой была своя комната, которая запиралась на ключ. Дома в Москве у них никогда не было замков в дверях. А здесь были. Даже в Аллиной комнате. Но ей запретили запираться. Ключ от второй комнаты был у Димочки и Екатерины Андреевны. Когда они уходили, дверь всегда запирали.

Как-то вечером пьяный Димочка выдал Алле флакон дихлофоса.

– Завтра потравишь. И в нашей комнате тоже, – сказал он Алле. – Только окна открой – проветрить. Вот тебе ключ.

Завтра была суббота. Димочка с Екатериной Андреевной уехали – в гости. Там все ходили друг к другу в гости, даже не предупреждая. Надолго. Могли на трое суток в гости уйти.

Алла побрызгала дихлофосом в своей комнате, открыла форточку. Достала оставленный ключ и пошла в другую комнату. Прежде чем прыснуть дихлофосом, решила провести обыск. Долго искать не пришлось. Батарея бутылок стояла в серванте, на нижней полке. Водка, водка, водка. Бутылок десять. Одна – наполовину пустая. Алла закрыла эту дверцу и открыла следующую. Там стояли кассеты. Без коробок.

У них был видеомагнитофон. Из Москвы привезли. Магнитофон еще был в местном клубе, где за десятку можно было посмотреть «Тома и Джерри». Все бегали смотреть, даже старшеклассники, и Алла бегала. Потом всех детей выгоняли, гасили свет и крутили другие фильмы. Старшеклассники говорили: «Порнографию». Алла не знала, что это такое. Она никому не говорила, что у них дома тоже есть видак. Тогда бы все из школы приходили домой к Алле – без предупреждения. И требовали бы включить видак. А у них дома и так по вечерам собиралась толпа народу. В основном друзья Димочки. Они закрывались в комнате и сидели до полуночи. Аллу Димочка гонял на кухню – чайник поставить, бутербродов нарезать, рюмки принести.