Мюриель не обратила внимания, но продолжала резать, держа газету и ножницы прямо перед носом.

– Он пишет книгу, – буркнула старуха. – Там будет все о его прошлой жизни.

– Знаю, – сказал Виктор. – Я читал эту газету. Ты не сказала мне ничего нового.

– В книге будешь и ты.

Виктор снова ощутил гнев, поднимающийся словно пар в закипевшем чайнике.

– Там будет много о тебе, с фотографиями. – Мюриель положила ножницы и сложила вырезку пополам. Ее лицо было запрокинуто к лицу племянника, обвислая плоть шеи спускалась с подбородка двойной складкой. – Чего ты вполне заслуживаешь.

Виктор где-то читал, что ходьба или любые другие физические нагрузки снимают мышечное напряжение и успокаивают гнев. Ему это не помогло. Идя обратно по Ганнерсбери-авеню, он все еще не мог справиться с убийственной яростью. Непонимание бесило, не только тогда, когда он разговаривал с Мюриель, а каждый раз, когда он сталкивался с тем, что люди не способны уразуметь: иногда совершаешь поступки, неожиданные для себя самого, а потом… потом тебя за это наказывают на всю жизнь, и даже после этого они говорят, что это был слишком мягкий приговор.

Он появится в книге Флитвуда. Виктор не любил читать, предпочитал кино и телевидение, но если иногда и брал в руки книгу, то это были биографии и мемуары. Если этот бывший полицейский пишет книгу о своей жизни, а вернее, судя по всему, уже написал и отнес в издательство, то Виктор будет в ней. Возможно, автор посвятит ему целую главу и опубликует его фотографии. Пока над Дженнером шел суд, газеты использовали его фото, сделанное в ателье по просьбе матери, когда ему исполнилось двадцать четыре. Мать не дала бы этот снимок репортерам, значит, это сделала Мюриель. Еще одна фотография была сделана, когда он выходил из дома 62 по Солент-гарденз между двумя полицейскими. Может быть, в книге Флитвуда появятся оба снимка – если он не сможет помешать этому какими-нибудь законными средствами, хотя Виктор не знал, как взяться за это, да и опасался, что это может стоить ему больших денег.

Полицейский может нагородить о нем в книге все что пожелает, и никто не возместит ему ущерб. Вне всякого сомнения, Флитвуд назовет его психопатом и вновь процитирует слова, которые он прокричал в окно: «Я выстрелю ей в нижнюю часть спины, в поясницу!»

Повторив на свидетельском месте эти слова, Розмари Стэнли заплакала. Она с запинками произнесла их и начала плакать – очень действенный метод, думал Виктор, заполучить все симпатии присяжных, будто их и без того было мало. Это наверняка будет в книге Флитвуда, хотя его не было на суде. И книга его будет продаваться повсюду, и в переплете, и в бумажной обложке, по ней будет снят телефильм. От этой мысли Виктору стало не по себе. Вернувшись в свою комнату, он взял «Стандард» с полки под бамбуковым журнальным столиком, чтобы вновь перечесть интервью, узнать из него все, что возможно. Но он сложил газету так, что наверху было сообщение об изнасиловании в парке Ганнерсбери, и его взгляд привлек взятый в кавычки подзаголовок: «Изнасилование – это не сексуальный акт, это акт агрессии». Так сказал какой-то психиатр. Виктор не понял, что это значит, как траханье может быть не сексуальным, а каким-то еще, но тут кто-то позвонил в парадную дверь. Виктор и раньше слышал этот звонок, обычно вечером, и кто-то из других жильцов шел открывать. К нему прийти не мог никто, и открывать он не собирался. Звонок раздался снова. Дженнер услышал шаги, потом голоса. Кто-то открыл парадную дверь, и его это удивило и даже немного встревожило, так как он был почти уверен, что в доме никого нет.

Послышались шаги вверх по лестнице. Виктор знал,что эти люди пройдут мимо его двери, потому что он никому не мог понадобиться. Поднимались, по меньшей мере, двое. Стук в его дверь прозвучал словно гром, тот, от которого вздрагиваешь, потому что перед ним не было вспышки молнии. Спокойствие Виктора, его здравомыслие и эйфория исчезли, он ощутил панику, словно внутри загудели провода под напряжением. Наконец он открыл дверь, сознавая, каким уязвимым, каким беспомощным выглядит.

За дверью стояли женщина в шляпке и двое мужчин в неброской одежде. Виктор прекрасно знал, что так могут одеться только полицейские, считая, что об их профессии никто не догадается, а женщина, скорее всего, миссис Гриффитс, его домовладелица. Понял по выражению ее лица, снисходительному, терпеливому, добродетельному, однако слегка укоризненному, как у людей настолько сознательных, что они пускают бывших заключенных в свой дом, принимая все неизбежные последствия.

– Департамент уголовного розыска, – проговорил старший мужчина в розовато-сером твидовом пиджаке. – Можем мы побеседовать, Вик?

Никто никогда не звал его так – Вик. Он ненавидел это обращение, оно звучало как название мази, которую мать втирала ему в грудь, когда он был маленьким. Да и какое право они имеют обращаться к нему по имени? Виктор услышал, как младший, в кожаной куртке, сказал:

– Большое спасибо, миссис Гриффитс. Извините, что побеспокоили.

Ееони не называли Лили, Бетти или как ее там. Но ведь он сидел в тюрьме, поэтому навсегда утратил человеческое достоинство, право на уважение.

Они вошли, и младший закрыл дверь.

Старший сказал:

– Славное у тебя здесь местечко.

Виктор промолчал. Ладони покалывало, по плечам ползали мурашки, будто насекомые. Он сел. Полицейские так и остались стоять.

– Не думаю, что тебе нужно часто выходить отсюда. Работы у тебя нет, так ведь?

Ответив на это покачиванием головой, Виктор подумал, сможет ли он обрести голос. Горло свела судорога. Виктору хотелось спросить, что им нужно, а не терпеть это шутливое вступление, но он так и не отважился на эксперимент с речью. Оба смотрели на него, но младший по крайней мере сел.

– И все-таки ты сегодня выходил. Конечно, тебе нужно иногда подышать свежим воздухом. Весна хорошая, правда? Так часто бывает после непогожего лета. Но ты не можешь знать, каким было прошлое лето, потому что был тогда, скажем так, в четырех стенах. Для большинства людей в твоем положении, Вик, поначалу выходить из дома – тяжкое испытание. Но для тебя нет. Я прав?

Виктор пожал плечами, по которым продолжали ползать мурашки.

– Но для тебя нет, – повторил старший. – Ты выходил из дома, ты сталкивался с окружающим миром лицом к лицу. Можешь ли ты сказать, сколько раз после освобождения ты был на улице? Каждый день, через день, дважды в день? Например, в прошлый понедельник? Выходил?

Виктор не столько произнес, сколько прокаркал:

– Почему вы спрашиваете?

Не успев договорить, он понял. Для него это было жестоким потрясением. В понедельник вечером в парке Ганнерсбери изнасиловали девушку, он узнал об этом из «Стандард». Он купил этот номер газеты и прочел об изнасиловании, возвращаясь от Джаппа. Виктор попал в тюрьму не за изнасилование, а за выстрел в Дэвида Флитвуда, но во время суда, еще до вынесения приговора, он сознался своему адвокату, еще в двух изнасилованиях. Это было сделано на тот случай, если после отбытия срока полиция попытается обвинить его в этих преступлениях. Адвокату не нужно было знать, что эти два случая были не единственными изнасилованиями, совершенными его подзащитным.