– Забавно, – старик захихикал. – «Купание красный коней» Калмыкова предвосхитило работу его учителя Петрова-Водкина. Знаете, что писал Калмыков? – Старик прикрыл глаза и процитировал на память: – К сведению будущих составителей моей биографии. На красном коне наш милейший Кузьма Сергеевич изобразил меня. Да! В образе томного юноши на этом знамени изображен я собственной персоной. Только ноги коротки от бедра. У меня в жизни длиннее. – Старик вперил в меня немигающий взгляд. – Его «Супрематическая композиция» приписывалась Малевичу, потом Чашкину, а картины так и не стали дороже. Я этим воспользовался, милейший! Заходите, я покажу вам пару работ Калмыкова и что-то совсем особенное.

– И что же? – скучно спросил я.

– Первый вариант «Сна» Кузьмы Сергеевича! – торжествующе воскликнул старик.

– Шутите? – Я замер в стойке, как охотничья собака.

– Нисколько! – хихикал старик, потирая свои воробьиные лапки.

Спасибо тебе, старый хрыч! Спасибо, мертвая голова! Я нашел дорогу, теперь меня манит твоя тайна. Пусть это будет ошибкой, но она – плацебо, которое я так ждал!

Старик ушел, а я чувствовал знакомое, спасительное возбуждение. Во мне появилась уверенность – я свое получу! Только начну с пустышки, чтобы точно найти себя прежнего. Мне нужен был черный пояс. И я позвонил противоестественно длинным, узким глазам.

– Я приду, – у нее грустный голос.

– Я тебя ждал, – мягко сказал я.

Я достал «Mouton Cadet», это вино подходит к трюфелям; томболаны можно найти в здешних местах, стоит только обучить охотничью собаку. Не зря монгольская красавица родом из степи. Я засмеялся. Фальшивый деликатес на ужин! Вино, налитое в бокал, согласно сверкнуло рубином на солнце. Я поднес его к лицу и почувствовал легкий запах малины и горьких косточек вишен с отдушкой ментола. Отличный букет! У ее малиновых губ будет мятный привкус, запах ягод лучше забыть. Я коснулся нёба кончиком языка, на нем привкус прекрасной траурницы – лакрицы, хрустящего картофеля и немного фруктов. Этот вкус я выдумал для нее, или она – для меня.

Она сняла черный плащ, он упал черным поясом к моим ногам, пахнув ванилью и амброй. Ее противоестественно длинные глаза обежали мое лицо, я улыбнулся, они ушли в сторону.

– Где твои краски?

Она шла прямо к центру. Степь не терпит окольных путей, у нее их просто нет.

– Пока нет настроения.

– Что нужно сделать, чтобы оно появилось? – обернувшись, без улыбки спросила она.

Мне хотелось ответить – время, но этот ответ был для другой. Не для нее.

– Бокал вина, – я протянул лакрице лакрицу. Она опустила в вино черный ноготь, тот засветился перезревшей вишней.

– Хочешь? – спросила она.

По моим губам скользнула горькая вишневая косточка, я прикусил ее зубами. Тонкая скорлупа лопнула и потекла красным сухим вином. Я почувствовал знакомый вкус мерло, он расшевелил мою память. У нее вяжущий вкус черно-белого крыла парусника, но у меня его нет.

– Зачем? – перебила прекрасная траурница.

– Знаешь, что нужно, чтобы женщина осталась твоей? – вдруг спросил я.

– Что? – Ее влажные глаза сверкнули перигорским бриллиантом, а запаха черного трюфеля нет. Или я не успел распробовать?

– Надеть пояс девственности. – Я засмеялся. – Самцы парусников оставляют на брюшке самки твердый хитиновый придаток. Он препятствует повторному спариванию. Ничего не поделаешь. Бабочка выбрала, назад хода нет.

– И что? – Черные ногти траурницы качают серьгу, сверкающую сигнальным огнем. Нетрудно понять, что он значит.

– Нам повезло еще меньше, нечего оставить женщине, – улыбаюсь я.

– Совсем?

Она отпила вино из бокала, откусив кусок крыла парусника. Он скользнул виноградной кровью между малиновых губ, тронул кадык и исчез в моей памяти, будто и не было. Его стер вкус кожи прекрасной траурницы – ваниль и коньяк. Но я его не хочу. Хотя она вряд ли поймет. Для этого нужно лучше меня знать. Если мне везет, я не болтаю, я просто хочу и беру.

– Ничего материального. Я это имел в виду.

– А как же дети? – Траурница чуть надкусила черный ноготь – тот, который был у меня во рту.

– Половые хромосомы не вписываются в теорию любовной двоицы, – скучно говорю я. – Да и принадлежат они нам лишь до оплодотворения.

Я непробиваем, она хмурится.

– Забавно, – черные длинные глаза внезапно сощурились. – Мне казалось, дети крепче любого пояса.

– Не всегда.

– Ты здесь надолго? – Она отлично меня поняла. Черные ресницы упали и сразу раскрылись. Траурница меня простила. Умница!

– Еще? – киваю я на пустой бокал.

Она уже выпила, я не притронулся. Ей не по себе, она скованна, мне все равно. Я даже не разочарован. Скучно… И нет никакого «Сна». Сумасшедший старик выдумал… Кажется, он говорил, эта картина попала к нему в пятьдесят втором. Странно…

– О чем ты думаешь?

Я очнулся, заслышав голос прекрасной траурницы. И чуть не рассмеялся – ко мне пришла женщина, а я сплю… Дурень!

– О ребусах, – улыбаясь, ответил я.

– Я не хочу детей, – засмеялась она.

– Что у тебя с Кириллом? – спросил я из простого любопытства.

– Ничего, – она насмешливо приподняла брови. – Так… Мальчик хороший.

– Настолько, что предлагает тебя мне?

– Я сама его просила, – мягко сказала она. – Он тоже не знает, когда ты уедешь.

– Я сам не знаю, – я окинул ее взглядом.

Она сидела в кресле, поджав под себя ноги. Мне всегда это нравилось. Красиво. Так же красиво, как сплетенные женские голени. Ее смуглая кожа спряталась под блестящей лакрицей черных чулок, я уже хочу взглянуть на нее. Я глазами снимаю чулки, она защищает колени ладонями. Я глазами снимаю джемпер, она откидывается на спинку кресла, целясь в меня своей грудью. Я глазами целую ее голые бедра, она ежится и подставляет шею. По-моему, меня пробивает.

– Может, разденешься? – предлагаю я. – Мне хочется попробовать сделать набросок.

– Я думала, ты уже никогда не скажешь, – вкрадчиво смеется она и подрезает меня глазами. – Может, поможешь?

Она встает, ее юбка скользит по бедрам, ванильное облако амбры поднимается вверх вместе со мной. Сброшенный джемпер падает шкуркой к нашим ногам. Она нагая, только в черных чулках. Ее амбра пахнет так сильно, что меня скручивает жгучим желанием.

– А рисунок? – обжигает меня прохладный ментол.

– Потом… – Я не могу говорить, меня сводит с ума душный и сладкий запах восточной амбры.

Она смеется, я закрываю малиновый рот поцелуем. Ее рука касается молнии моих джинсов, я сжимаю ягодицы, иначе мне не успеть.