Мне пришлось помочь ему сделать эти несколько шагов. В ожидании, пока он выйдет, Соня гуглила на телефоне симптомы ушибов, а мы с Дарой обменивались ничего не значащими фразами. Его не было, как мне показалось, довольно долго, и я начал вспоминать, нет ли там в шкафчике чего-нибудь опасного. Нет, всё потенциально опасное мы держали в ванной на втором этаже. Едва я успел сделать это умозаключение, как дверь отворилась. Я подошел, чтобы он мог опереться на мою руку. Он умылся и стал похож на человека – совсем еще школьник, лет пятнадцати, с прыщами на подбородке и густыми светло-каштановыми волосами чуть повыше плеч, давно не чесаными, хотя и относительно чистыми. Глаза он прятал, то опуская их в пол, то прикрываясь челкой, отчего-то напоминавшей лошадиную, хотя овал лица у него был правильным, с крупными и почти красивыми чертами. Он опустился на диван и приподнял край полотенца, намотанного на бедра. Опухшее колено темнело страшным синевато-багровым пятном. Соня негромко поговорила с мальчиком, задавая вопросы так, чтобы он мог ответить одним кивком. Ему лучше не двигаться сейчас, подытожила она. Вероятно, трещины в кости нет и всё обойдется, но это будет понятно через день-другой. А пока нужен лёд и покой, да еще бандаж наложить чуть погодя. Она вопросительно взглянула на меня, и я сказал: конечно, пусть остается, если сам не против. Как тебя зовут, приятель? Погоди, дай-ка ему листок бумаги, Дара, так будет проще.

«Леон» – аккуратно вывел мальчик, предварительно подумав.

Ты голоден, Леон? – спросила Дара. Обе женщины тут же кинулись окружать его заботой, как если бы эта архетипическая роль нужна была, в первую очередь, им самим, чтобы успокоиться. Они не замечали, что подросток крайне смущен таким мельтешением: ему прикладывали к ноге пакет со льдом, чирикали хором, старались его развеселить – я бы на его месте немедленно повесился. Пришлось вмешаться и раздать поручения. Дара полезла в холодильник, а Соня ушла наверх за бельем, чтобы постелить мальчику на диване. А я всё думал: как вышло, что он остался совсем один на свете, и куда он ехал в такой неприветливый вечер – домой? из дома? Почему он плакал так горько, а потом не уронил ни слезинки, хотя боль становилась лишь сильнее?

В какой-то момент он почувствовал мой взгляд, поднял глаза – и тут же опустил. Я даже не успел рассмотреть, какого они цвета.

2

К утру ветер улегся. В начале восьмого в спальне было еще темно, но птицы в парке уже пробовали голоса. Когда привыкнешь вставать с рассветом, никакой будильник не нужен, особенно если спишь с открытыми окнами. Я всегда так делал, а в эту ночь мне было даже жарковато: Соня включила посильнее отопление, чтобы мальчик не замерз. Ванная на втором этаже у нас всего одна, причем попасть в нее можно как из моей спальни, так и из коридора. Первое время нас это смущало – вернее, смущало меня, потому что Соня ко многим вещам относилась гораздо проще. Мы приделали задвижку и договорились, что будем пользоваться нижней ванной в случае необходимости. Я погасил за собой свет и спустился. В гостиной горел торшер, который мы оставили для мальчика. Мне было жаль будить его своей кофемолкой, и я постоял у стеклянных дверей, ведущих на веранду. Там уже светало, и за почерневшим от дождя деревянным забором проступил серый склон напротив. В небе тарахтел вертолет, заглушая птичьи трели. Я рассеянно думал, чем бы позавтракать, раз яйца закончились. В календаре, висевшем на холодильнике, я помечал, в какую смену работает Соня, потому что запомнить этого никогда не мог. Я забывал даты всех праздников, личных и общественных – кроме Рождества и наших с мамой именин; я не способен был держать в голове цен на товары и процентов выплаты за дом, а на бумажки со счетами, извлекаемые из почтового ящика, всякий раз смотрел как баран на новые ворота, потому что не мог понять, много это или мало. С появлением Сони жизнь стала немного легче, и мы даже ухитрялись экономить с помощью скидок. Однако необходимость записывать, подобно маразматику, все цифры, появлявшиеся в моей жизни, весьма меня удручала. Хорошо, хоть со словами у меня никогда не было проблем.

Тем временем окоемок холма напротив позолотился солнцем, встававшим за моей спиной, и я сообразил, что уже больше половины восьмого. Сверившись с Сониным расписанием – она работала сегодня с утра – я достал из шкафа гремучую банку с кофейными зернами. Мне пришлось приспосабливаться к новым объемам с тех пор, как Дара поселилась у нас, но задачки такого рода давались мне легче, чем арифметика, поскольку решались в значительной степени интуитивно. На мальчика я рассчитывать не стал, будучи убежден, что кофе – такой же взрослый напиток, как и вино. Мне, во всяком случае, ни того ни другого не наливали вплоть до совершеннолетия.

Когда утих натужный рев кофемолки, я обернулся в сторону дивана: там обозначилось предсказуемое шевеление. С минуту мальчик полежал смирно, украдкой (я это чувствовал) наблюдая за мной. Пока я пересыпал кофе в воронку, он успел сесть. Футболки он на ночь не снимал. Я подошел к нему и присел рядом: никто не любит, когда над ним нависают, даже собаки – так говорила Дара.

– Прости, что разбудил, дружище. Как твое колено?

Он поднял на меня глаза. Они были ореховые, очень прозрачные, словно видимые навылет, как дом на соседней с нами улице, в чьи окна я любил заглядывать. Там никогда не задергивали днем занавесок, и за темными силуэтами мебели в комнате сквозила прохладная зелень парка с другой стороны дома. Вот такие глаза были у нашего нечаянного гостя. Он осторожно ощупал колено через одеяло, потом откинул его и осмотрел туго спеленутую ногу. Длинные пряди упали вдоль щек, и он стал похож на девочку, склонившуюся над куклой. Я спросил: «Больно?» Он кивнул.

– Ничего, это пройдет через пару дней. Но ты все-таки подумай, не надо ли сообщить кому-нибудь, чтобы не беспокоились. Ты в школе учишься?

Очередному движению его головы я не слишком поверил, но решил оставить расспросы на потом: по лестнице спускалась Соня, закутанная в теплый халат и при этом босиком. Дарины угги все еще топали где-то у меня над головой. Я поставил кофе и начал накрывать на стол, но держал ухо востро на