Алиса Ханцис

А любви не меняли

Часть 1. Арахнофил

1

Я познакомился с ней в парке. Мы немного поболтали, а потом я вдруг увидел ее руку – ту самую руку девчонки-подростка из моего прошлого. В тот миг я забыл обо всем на свете и стал думать, как заполучить эту руку. Через пару недель я держал ее в своей, а еще чуть позднее мы вместе переступили порог моего дома.

Его я встретил полгода спустя и на полсотни метров южнее. В темноте было трудно угадать его возраст: ему могло быть и четырнадцать, и двадцать. Я отвел его к себе домой, придерживая за плечи.

Я вспоминаю об этом, стоя на балконе моей спальни. Балкон выходит в тот самый парк, и если я курю перед сном – а я делаю это нечасто – то всякий раз думаю, как же мне повезло.

Затушив сигарету, я возвращаюсь в комнату. Они лежат в постели и ждут меня. Я откидываю одеяло, забираюсь внутрь и касаюсь пальцами теплого гладкого тела.

Я догадываюсь, о чем вы сейчас подумали. Значительная часть того, что вы могли себе вообразить, опираясь на эти полторы сотни слов, организованных в четыре абзаца, не соответствует действительности. Но знаете, что самое удивительное? В каждом из этих предложений содержится правда, и ничего кроме правды. Иллюзию создают умолчания. Художники меня поймут: ведь лепить объем предмета на рисунке можно одними только тенями и пустотами. Я сам не художник, предел моих возможностей – «палка, палка, огуречик». Но мне не нужно им быть, как не нужно быть писателем, чтобы рассуждать о читательском восприятии. Достаточно обычной любознательности.

Тем не менее, я не собираюсь пускаться тут во все тяжкие и нагонять многозначительного туману: я, признаться, и сам не люблю, когда автор книги морочит мне голову, а в конце торжествующе восклицает, что это был только сон. Я расскажу вам свою историю так, будто вы сидите напротив меня с чашкой чая или с бокалом в руках. Обещаю ничего не привирать, а вот перескакивать с пятого на десятое буду непременно – такой уж у меня характер.

Итак, я познакомился с ней в парке. Был январь – разгар лета здесь в Австралии – и крутые пригорки по другую сторону ручья стояли сухие и бледные. Тот, западный склон был почти незастроенным. Лишь в самом верху лепились друг к другу новенькие таунхаузы с видом на небоскребы Сити, а за ними угадывались высоковольтные провода между башнями ЛЭП. С нашей, восточной стороны ручья пустой земли уже не оставалось: пологий холм был весь поделен на клети деревянными перегородками, как свинарник. Посередине каждой клети торчал типовой дом семидесятых годов, с кирпичным гаражом, тремя-четырьмя спальнями и газовым камином, облицованным декоративной плиткой. Мой дом был поновее и, в отличие от соседей, щеголял двумя этажами. Метрах в ста от него мы и встретились тихим вечером, незадолго до заката. Долина уже вся лежала в тени, но от нагревшейся за день земли тянуло жаром, и всех, кто вышел в этот час погулять, ждало разочарование. Народу было много: по асфальтовой дорожке вдоль ручья катили велосипедисты, объезжая семьи с колясками и подростков на скейтах. На свободном пятачке между дорожкой и глухими заборами частных владений резвились собаки: ловили мячики, упоенно нарезали круги по лужайке и, быстро утомившись, валились друг подле друга в колючую выжженную траву. Этих собак я знал наперечет, как и их хозяев, и поэтому сразу обратил внимание на незнакомую пару. Поджарый статный пес волчьей масти бежал рядом с маленькой девушкой, задрав морду и не сводя с нее взгляда. Узкая остроухая голова словно приклеилась к ее бедру; язык свисал набок из пасти, и я готов был поклясться, что вижу, как слюна капает ему на воротник. Меня привычно передернуло, но, если не брать во внимание эту последнюю деталь, зрелище было красивое. Девушка перешла на шаг; пёс сделал то же самое и семенил теперь рядом всё с той же экзальтированной преданностью. «Гуляй!» – сказала она и хлопнула в ладоши. Друг человека, будто с цепи сорвавшись, тут же улетел вперед вдоль ручья.

– Здорово вы это делаете! – громко сказал я.

– О, спасибо!

Она все еще немного задыхалась от бега – наверное, поэтому бодрый тон этой фразы прозвучал заученным, будто ей сто раз приходилось отвечать на такие комплименты, и это ее задолбало. Акцент у нее был очень сильным, но угадать его по одному слову не смог бы даже я. Лицо было скуластым и плоским, как блюдце, с очень тонкими чертами, так что казалось, будто между ними остается слишком много свободного места. Маленький рот, длинные щелки глаз. Короткая стрижка делала непропорционально большим высокий загорелый лоб с нарисованными ниточками бровей. Лет ей могло быть сколько угодно в диапазоне от двадцати до сорока.

– Что это за порода?

– Помесь овчарки и хаски.

– Должно быть, серьезная собака. Много с ней хлопот?

– Нет, он совсем даже легкий собака. Легкий в работе. Быстро обучается и любит быть занят.

Несмотря на обилие ошибок в грамматике и произношении, говорила она бегло. Акцент я всё никак не мог опознать. Азиатские страны я сразу отмел: родной язык ее был явно европейским. Разговаривая со мной, девушка то и дело бросала быстрые взгляды на собаку. Потом сказала: «Простите», – и посвистела, смешно вытянув губы.

– Он очень любопытный, хочет со всеми дружить. А люди пугаются.

Пес подбежал и послушно уселся рядом с хозяйкой. Та воскликнула: «Молодец!» – и крепко потрепала его по холке.

Тут-то я и увидел ее руку.

Наша память любит пошутить: подсовывает сны вместо реальности, до неузнаваемости искажает детали; и всё-таки я помнил эту маленькую кисть, с тонким запястьем и ямочкой на нем – там, где сходятся пястные кости. Она становилась видна, если пальцы двигались или сжимались в кулак. Я помнил даже форму ногтей, прямоугольных и чуть выпуклых. И подстрижены они были так же коротко.

Но ведь такого не бывает. Это совсем другой человек.

– Я в этом парке всех знаю, а вас никогда не видел. Вы недавно переехали?

Она объяснила, что живет в соседнем районе, чуть дальше вниз по течению ручья. Этих последних слов про ручей она, разумеется, не произносила, но если бы я сам описывал направление, я бы сказал именно так. Вам придется