Первым вопросом анкеты (блок «общие статистические сведения») был отнюдь не ФИО, а «с какого фронта сбежал». При создании анкеты учитывался накопленный опыт борьбы с дезертирством, поэтому пункт «откуда бежал и сколько раз» уже содержал наиболее распространенные варианты. Видное место в анкете было отведено «сведениям, характеризующим семейное положение и обеспечение семьи дезертира». Во-первых, они позволяли выявить степень бедственности положения семьи и, следовательно, некое моральное право кормильца уйти домой. Во-вторых, семьи дезертиров после установления факта бегства должны были лишиться помощи государства и попасть под конфискации. Появление вопроса об источниках поступления средств, на которые жили дезертиры, будучи в бегах, вызвано не только подозрением в их преступном происхождении, но и необходимостью выяснения места работы дезертира. Предприятия и учреждения, принявшие такового на службу, приравнивались к злостным укрывателям. Название четвертого блока вопросов говорит о многом: «сведения, характеризующие утомленность войной».

Крайне редко в анкетах мы встречаем упоминания о наградах за германскую войну, хотя среди дезертиров часто встречались лица, ее прошедшие, участвовавшие в боях, неоднократно раненные и контуженные. Любая награда за службу в царской армии теоретически могла изменить отношение к беглецу-красноармейцу в худшую сторону. Субъективный подход заметен в следующей анкетной характеристике: «в старой армии… „заслужил“ два георгиевских креста»[322].

«Мировоззрение дезертира» определялось вопросами о партийной принадлежности и об участии в Гражданской войне добровольно или по мобилизации в составе «рабочих или красноармейских отрядов». Если дезертиром оказывался член РКП(б) и(или) доброволец, то этот симптоматичный и важный факт, как правило, выделялся красными чернилами (карандашом). Не служившие в Красной армии солдаты или унтер-офицеры царской армии не без умысла доказать свою органическую близость советской власти отвечали на вопрос об участии в Гражданской войне так: «в Феврале 17 г. в рядах св<оей> части», – что почти невозможно было проверить[323]. Может быть, важнейшему пункту – причине побега – в анкете отведено внешне незначительное место: он отделен от остальных вопросов, описывающих факт побега, и располагается третьим с конца. Заполняя последний пункт анкеты – «какой ход дан делу о побеге», – секретарь нередко указывал только адрес: «Гороховая 2», то есть Петроградская ГЧК, «Фонтанка 90» – Учетно-пересыльный отдел и т. п.

При обобщении анкетных данных необходимо понимать, что показания дезертиров имели целью не сообщение о себе достоверных сведений, а были попытками всячески обелить себя. На личном опыте описал поведение допрашиваемых С. П. Оликов: «Нужно было видеть, как дезертир при заполнении на них анкет с исключительной страстью старался доказать, что они – не злостные, что они „не как прочие“ – а по глупости своей дезертиры… И плох был тот член комиссии, кто не шел навстречу протестующему и не зачеркивал „страшного“ слова в анкете»[324]. Здесь данный автор несколько преувеличил чуткость сотрудников комдезертир.

В Петрограде арестанты-дезертиры, дела которых находились на рассмотрении комиссии, содержались на гауптвахте ГКД. Первоначально под эти цели использовалась гауптвахта при военной комендатуре, на которой уже 12 февраля 1919 г. содержалось до 500 чел. (рассчитана на 200)[325]. Об обороте дезертиров говорят следующие данные: с 3 по 9 мая того же года на гауптвахту прибыло 302 человека, убыло – 289; с 10 по 16 мая прибыло 175, убыло – 237[326]. Перенаселенность, неприспособленность помещений, слабая охрана, отсутствие должного рвения у конвоиров обусловили большое число побегов. В здании отсутствовали решетки на окнах, которые выходили на крышу (этим путем «утекло» немало дезертиров), не было ночного освещения. Часовые гауптвахты не всегда проверяли документы и нередко без всякого разрешения выпускали задержанных. Вот как описывал состояние дел комендант гауптвахты Г. Миронов: «Прием арестованных, их отправка, перекличка, опрос для заполнения анкет, – все это приходится производить на лестнице; в то же время этой лестницей [пользуются] и члены комиссии, и служащие, и посетители – движение беспрерывное»[327]. Он докладывал, что в случае нападения на часового тот оказывался в «безвыходном положении, так как связи с караулом для его вызова нет никакой»[328]. Выявлен ряд заявлений на имя председателя ГКД от арестованных, которые сидели на гауптвахте и ждали рассмотрения их дел по 20 дней и более. И это с учетом инструкции ЦКД разбирать все дела в течение 48 часов[329]. Родственники арестованных за дезертирство пытались воздействовать на членов комдезертир разного рода слезными прошениями.

С 17 ноября 1919 г. по постановлению РВСР при всех РВС фронтов и армий, штабах дивизий началось создание полевых комиссий по борьбе с дезертирством (ПКД). В их состав входили комиссар штаба (как правило, в качестве председателя), представители политотдела и особого отдела соответствующего уровня. ПКД подчинялись ЦКД в отношении общей стратегии борьбы с дезертирством и непосредственно своему военному командованию. На ПКД было возложена «вся борьба с дезертирством во фронтовой и прилегающей к фронту полосе», тщательное отслеживание и контроль изменения численного состава частей[330].

Еще до этого при наступлении войск Северо-Западной армии, по приказу РВС 7-й армии, силами Петроградской ГКД совместно с ОКД была создана первая в стране полевкомдезертир. Она была наделена чрезвычайными полномочиями, при ней формировались ревтрибунал и агитационный отдел. Характеризуя состав ПКД 7-й армии, А. А. Геронимус писал о насыщении этой комиссии надежными, испытанными работниками[331]. Основным методом борьбы было выставление заслонов для недопущения просачивания бегущих красноармейцев в тыл. За короткий период времени (до начала ноября 1919 г.) были задержаны 1635 фронтовых дезертиров, у которых извлечена «масса оружия и снаряжения». Поимки проводились силами заградительных отрядов, причем во время наступления Северо-Западной армии особую роль, по сообщению А. М. Коллонтай, сыграли петроградские работницы, которые вошли в состав подобных отрядов, «останавливающих бегущих с фронта трусов и дезертиров»[332].

Во второй половине октября 1919 г. в Петрограде был организован Политический отдел ПКД 7-й армии, созданная при нем Особая коллегия занималась ведением политической работы среди дезертиров. Каждому пойманному дезертиру без исключения до возвращения в ряды Красной армии предписывалась «основательная политическая обработка, которая должна была поднять его политическое самосознание»[333]. ПКД также разбирали жалобы красноармейцев, координировали борьбу с территориальными комдезертир. С отступлением Северо-Западной армии комиссия была ликвидирована, но вновь воссоздана уже в следующем году.

К сожалению, мы не располагаем статистическими данными о работе ПКД 7-й армии. Приведем результаты работы ПКД соседней 15-й армии за весьма напряженный период Гражданской войны – июнь 1920 г. По армии за месяц дезертировало 8004 красноармейца, было задержано полевыми комиссиями 7206 дезертиров, предано суду 5599. Добровольно сдались лишь 204 беглеца, что неудивительно для прифронтовой территории[334]. В целом сопоставлять доли добровольно явившихся дезертиров в территориальные комдезертир и ПКД некорректно. Говоря об агитационной стороне деятельности полевых комдезертир, отметим, что