у них… Это очень интересует рейхсмаршала.

Деспотули, льнувшего к Эккерту, в машину с советником не пустили. Редактор «Нового слова» обиженно махнул рукой и побежал усаживаться в машину Министерства пропаганды.

Кочетков сел на заднее сиденье. Рядом с ним уселся неотступный переводчик, затем Эккерт. Впереди Стоковски.

— Как вам понравились наши самолеты, господин генерал? — спросил Эккерт.

Кочетков глянул на него.

— Хорошие машины. Маневренные, скоростные… Только вот зачем с них пушки сняли? — Он усмехнулся. — Вот это для меня непонятно. А вы в какой сфере служите, господин советник?

— Я к военному делу никакого отношения не имею, господин генерал, я финансист, делец и, как там еще у вас называют, человек мирной профессии…

— Понятно… — Кочетков чуть приподнял брови. — Погода сегодня хорошая, господин советник… Солнышко. Солнечные деньки сейчас редкость. Осень…

— Да… я уже давно не помню солнечных дней, — глухо сказал Эккерт.

— Ничего… жизнь — она полосатая, господин советник… У меня когда-то давно был хороший друг… Умница. Вместе прошли с ним самые трудные дороги. И бывало так, что, когда туго становилось, он подойдет, положит руку на плечо и скажет: «Ну ладно, командир… Все образуется. Только не кисни… Вот когда скиснешь, тогда все беды к тебе гурьбой кинутся».

И что же вы думаете? Помогало. С той поры, когда туго приходится, всегда про дружка вспоминаю…

Переводчик шептал Эккерту на ухо слова Кочеткова, переведенные на немецкий, а он слушал родную русскую речь, чуть прикрыв глаза. Стоковски уже раза два поглядывал на него, будто поторапливая, — начинайте же разговор о русских самолетах… Но Эккерт молчал.

Так в молчании доехали до дачи Мессершмитта, где должен был состояться ужин в честь русской делегации.

Во дворе, возле аккуратно вскопанных цветников, стоял зеленый «оппель-капитан» полковника Эмбаха. Знаменитый немецкий ас стоял тут же в небрежно наброшенной на плечи кожаной куртке, из-под которой виднелись два Железных креста и испанский орден. Он прямо пошел к Кочеткову.

— Ну, господин генерал? Что вы скажете?

Кочетков усмехнулся:

— Здесь вы выполнили петлю отлично, полковник… А вот как в боевых условиях?

Эмбах скривил в усмешке тонкие губы:

— Вы хотите сказать, что тогда, в Испании, я позволил вам зайти себе в хвост? Это была ошибка, генерал… Больше я такого вам не позволил бы…

— Вы что-то путаете, полковник… Я не был в Испании. — Кочетков закурил папиросу, поискал, куда бы бросить спичку. Не нашел и аккуратно затолкал ее обратно в коробок. — Но вот если бы я был вашим противником и находился в воздухе в этот момент, на такой петле я вас все-таки подловил бы…

Эмбах засмеялся:

— Вы шутите, генерал… У вас это не вышло бы. Если б вы не были гостем господина Мессершмитта и рейхсмаршала, я предложил бы вам небольшую игру в воздухе…

Кочетков взял Эмбаха под руку.

— Когда-нибудь такая возможность нам с вами представится, полковник… А сейчас идемте… Протокол есть протокол… Кстати, вы не идете с нами, господин советник?

— К сожалению, я должен вас покинуть, господа, — откланялся Эккерт, — у меня очень много дел…

Эмбах удивился.

— Сейчас начинается самое интересное, Эккерт. Не сходите с ума… Угощает Мессершмитт… Вы же знаете, какие у него вина, Эккерт…

— У меня есть дела…

Эмбах махнул рукой.

— Идемте, генерал… Этих штатских не переубедишь. Так вы считаете, что вы меня прихватили бы на выходе из петли?

Кочетков уходил, не оборачиваясь. На каменной лестнице особняка его уже поджидал Мессершмитт. Эккерт повернулся и медленно пошел к машине.

Его нагнал Деспотули.

— Господин советник… Вы уезжаете? Но почему? Я хотел вместе с вами попасть на ужин… Вы же знаете, нас не приглашали. А с вами… Дело не в еде и выпивке… Я хотел бы из этого вечера извлечь что-либо для своей газеты… Ведь тут шанс даже на передовую… Вдруг кто из русских скажет что-нибудь… знаете…

— У меня дела…

Эккерт, не обращая внимания на суетящегося рядом Деспотули, сел в машину. Когда она тронулась, он прикрыл глаза: лицо Кочеткова стояло перед его мысленным взором.

— Спасибо, друг… — тихо прошептал Эккерт. — Спасибо…

— Вы что-то сказали, господин советник? — вежливо спросил шофер.

Эккерт глянул на часы. День кончался. Солнце садилось, и серую ленту шоссе, убегающую вдаль, бороздили длинные тени.

— Нет, ничего… — ответил он шоферу. — Я просто вспомнил о своей жизни… Когда уже стар, все чаще начинаешь думать о прожитом…

Когда машина Эккерта выезжала со двора усадьбы Месеершмитта, к Деспотули подошел один из его сотрудников, сутуловатый человек лет сорока, в помятом сером костюме и не первой свежести рубашке.

— Кто это, шеф? Кто этот человек, с которым вы сейчас разговаривали?

Деспотули, еще не отошедший от вспышки гнева, рожденной нетактичным поступком Эккерта, оглядел своего фотокорреспондента с ног до головы.

— А в чем дело, Гоман?

— Я хочу знать, кто этот человек.

Деспотули глянул на покрасневшее лицо Гомана, на его подрагивающие губы.

— В чем дело? Ты можешь мне сказать, Виталий? Ну?

— Я где-то его видел… — сказал Гоман. — Я где-то его видел, шеф, и я хочу знать, как его имя…

— Это советник рейхсмаршала Эккерт… — Деспотули успокоился, подумав про себя, что скоро, видно, Гоману конец — много, очень много пьет… Вон и руки дрожат… Надо бы поискать другого фотокора… Жаль, оперативный малый. На ходу подметки рвет…

— Эккерт… Эккерт… — повторял Гоман, сжимая в руках камеру. — Не может такого быть… Почему он здесь? Он же… он же там… Да-да… Он с детства знал немецкий язык. Он отлично знал немецкий язык. Если это он… — Жилы на его шее напряглись, лицо побагровело… — Если это он…

К нему подошел один из охранников.

— Билет есть?

— Откуда?.. — мрачно спросил Гоман. — Гнать будешь?

— Посторонним здесь нельзя… — Эсэсовец взял его за плечо и повел к воротам. Другой подталкивал в спину Деспотули. Редактор нервничал, что-то доказывал, но эсэсовец, здоровенный детина с гривой рыжих волос, торчащих из-под пилотки, толкал его и толкал, пока не выгнал за ворота.

День тревожный

1

Рано утром, перед тем как ехать за Штумпфом, Пауль зашел к Эккерту. Еще было темно, но в кабинете шефа уже горел ночник. Эккерт подписывал письмо Рюдигеру. Накануне поздно вечером Пауль сам разводил цафру, чтобы Эккерт мог вписать в письмо Рюдигеру симпатическими чернилами основные данные «плана Отто».

О делах говорить в доме было опасно. Рихтер здесь оставался целыми днями. Может быть, «специалисты» из коричневого дома уже установили везде микрофоны. Вечером, ведя незначительный разговор о покупке более новой машины, Пауль набросал на клочке бумаги изложение вчерашних событий. Эккерт прочел,