По мнению Монаха, майор «сливает» Добродееву подробности следственных действий не по дружбе и не в силу болтливости (чего нет, того нет, это и ежу понятно), а по одной-единственной причине: когда следствие заходит в тупик, майору приходится прибегать к подобной провокации, дабы активизировать «серые клеточки» конкурирующей фирмы. Понимай «Детективного клуба любителей пива», штаб-квартира в баре «Тутси», баре для понимающих. На предмет сбора городских сплетен и слухов, в котором Добродееву нет равных, а майору заниматься не вполне «комильфо». А также и для того, чтобы, образно выражаясь, дать пинка ему, Монаху.

Пусть, мол, придумает что-нибудь несуразное и невероятное, но плодотворное и напрямую ведущее к цели. В качестве же благодарности Мельник смотрит сквозь пальцы на всякие шалости нашей парочки вроде проникновения в запечатанную квартиру, где имело место быть преступление. Хотя у Алексея Генриховича Добродеева на этот счет свое мнение: он отчего-то полагает, будто майор Мельник об их с Монахом шалостях попросту не подозревает. Да и ценными сведениями делится исключительно в силу приязни и уважения, а также потому, что он, Добродеев, умеет найти к майору подход и разговорить служивого. «Ха!!! – отвечает на это Монах. – Ха! Ха! Ха! Умеет он! Как же! Запомни, Лео, майор – «человек в себе», а твои дурацкие подходы чует за версту и больше, чем сам захочет, помрет, но не скажет. Подходчик ты наш!» Таковы были отношения этой троицы – в меру дружеские, в меру ироничные, в меру взаимополезные…

– Ты не хочешь поискать грабителей? – с некоторой обидой обратился Добродеев к просветленному другу.

– Не представляю, как и где.

– Прямо-таки совсем ничего полезного? Выходит, зря и ходили.

– Ну, кое-что все же есть. Если полезли в профессорские бумаги, значит, точно знали, где искать нужную им информацию. Не верю, что архив потревожили случайно.

– И по-твоему, воры искали…

– Заметки об Александре Македонском, новую книгу по древней истории… Не знаю. Не представляю, кому это могло понадобиться, разве что коллегам-соперникам, людям из ближнего круга. Вот если бы Игорь Владиславович писал о репрессиях и доносчиках да наткнулся на информационную «бомбу»: новые данные, проливающие свет на темное прошлое известных персон. Проговорился об этом кому-нибудь. Тогда да, могли и убить, а все материалы изъять… Хотя… – Монах махнул рукой. – Ладно, Лео, это была пристрелка. Я думаю, надо будет поговорить с профессором еще раз. Будду жалко, хотелось бы на статуэтку эту взглянуть. Ты домой?

– Домой? Может, к Митричу?

– Давай, – сразу согласился Монах. – По пивку холодненькому и по парочке «фирмовых Митрича», чего-то я проголодался.

– Я не ем на ночь, – поджав губы, заметил Добродеев.

– А я ем. Пиво тоже не будешь?

От ответа на этот вопрос Добродеев предпочел воздержаться.

– А насчет милой немолодой дамы, – вспомнил Монах. – Правда или «художественный свист»? Есть дама-то на примете?

– Пока нету, – признался Добродеев. – Поспрошаю по знакомым.

– Аферист! – с осуждением сказал Монах.

Позже, когда друзья уже сидели за «своим» столиком в гостеприимном заведении Митрича, а сам Митрич уже спешил к ним с дребезжащей тележкой, полной аппетитно пахнущей снеди, Добродеев, глядя на мрачного Монаха, спросил:

– Неужели все так хреново, Христофорыч? С ногой, с Непалом, а? Другим рассказываешь, как жизнь продолжается, а сам…

– Жизнь всегда продолжается, Лео. Просто я немножко подыграл профессору, хотел помочь ему забыть про свое горе. А вы и повелись, бросились меня утешать… Любо-дорого послушать! Природа «хомо сапиенса» удивительно иррациональная штука, Лео. Нам нужно, чтобы ближнему было хреново, потому что тогда нам хочется его пожалеть. А когда мы его жалеем, то самоутверждаемся, забывая о собственных проблемах. Как-то так.

– Фигня! Не хочу я, чтобы тебе было плохо.

– Подсознательно хочешь. Вот скажи, какие чувства ты испытывал, когда бросился спасать меня? Ах, сам соберу твой рюкзак да выпихну тебя в пампасы, а жизнь продолжается! Признайся, ведь были мыслишки о том, как же ты прекраснодушен и добр, да какой ты хороший друг? А на самом дне души – самую чуточку, самую малость, чувство собственного превосходства: под машину-то попал толстый неповоротливый олух, а не ты, такой добрый и энергичный?

– Ну, это ты загнул, – почти обиделся Добродеев. – А чистота помыслов? Кроме того, я и сам однажды попал под машину.

Монах рассмеялся:

– Никуда ты не попадал, не свисти.

– Откуда знаешь?

– Чувствую. Не попадал ведь? А чистота помыслов… Есть такие, не от мира сего, чистые душой и помыслами, без суетных расчетов… Их мало, а называются они блаженными. Над ними чаще смеются, а того гляди, и камнями побьют.

– Не побьют, у нас любят блаженных.

– В корне неверно, Лео. Одна видимость. За что их любить? Они пробуждают чувство вины, а потому раздражают. Их сила… назовем это силой, хотя я не уверен, что это сила, может, наоборот, слабость. Как посмотреть. Так вот, их условно сила в том, что они неспособны на зло, а значит, и на серьезный поступок. Любой серьезный поступок задевает чьи-то интересы, а блаженные чужими интересами и чужим благом поступиться не могут. Лучше будут самоотверженно ухаживать за прокаженным, смиренно убирать грязь, подставлять другую щеку, терпеть и страдать… Можешь сказать, зачем они нужны? Они бесполезны, Лео. Согласен?

– А куда ж их девать?

– О! – вскричал Монах, поднимая указательный палец. – Это все, что ты можешь мне ответить? Ты прав, девать их некуда: раз уж такие негодящие уродились, пусть коптят себе потихоньку небо.

Добродеев собирался было ответить, но тут Митрич наконец докатил до них свою тележку. Один из завсегдатаев, местный философ, называл ее дребезжащей колесницей Джаггернаута. Правое переднее колесо тележки страшно скрипело и виляло, и никакая смазка не помогала.

– Как вы, ребята? Олежка, как нога? Болит еще? – озабоченно спросил Митрич – они были его любимыми клиентами и даже друзьями – и принялся разгружать тележку: «фирмовые Митрича» с колбасой и маринованным огурчиком, литровые кружки пива, соленые орешки.

– Почти не болит, – сказал Монах. – Уже бегаю. А что у тебя?

– Все нормально, ребята.

– Митрич, как, по-твоему, зачем нужны блаженные? – поинтересовался Монах. – С точки зрения прогресса, они ни на что не годные слабаки – ни в космос полететь, ни вакцину против рака придумать, ни дом построить, могут только терпеть и плакать.

– Ну как вам сказать, ребята… – задумался Митрич. – Я не очень в таких делах понимаю, тут больше философ нужен. Не всякий может выдумать вакцину, правда? Большинство обычные люди. Злые, добрые, обманщики, завистники… А блаженные – они как трава или цветок – ни зла, ни обмана от них не бывает… как лампада теплится – чуть света, чуть тепла, а на душе благостно… вот и блаженные жалеют всех, даже злых… Наверное, такая их планида: посмотришь на такого, и стыдно становится, что хáпаешь, суетишься, подличаешь, не с теми знаешься… Не знаю, ребята, честное слово, не знаю.