же бросились бурые пятна на лезвии ножа. Он попытался почистить нож от пятен сначала землей, а потом и краем холста, кое-что ему удалось счистить, но не все. Только теперь Прокофий решился рассмотреть нож более внимательно.

Нож был небольшой, средних размеров, с красивой костяной ручкой, инкрустированной бирюзой, которая нет-нет да поблескивала в солнечных лучах. Он совсем не производил впечатления чего-то зловещего, и притягивал к себе взгляд.

«Какой красивый, необычный нож, — раздумывал Прокофий. — Неужели им кого-то убили! — со страхом подумал он, но врожденная мужская тяга к оружию взяла вверх. — Возьму его с собой и спрячу дома. Да и дед намекал, что без него к кладу не подступиться».

Он больше не раздумывал, а быстро заровнял землю возле дерева, и посыпал ее старыми иголками лиственницы. Со стороны никто бы и не подумал, что здесь было что-то закопано. Лампу, лопату и по-прежнему завернутый в холстину нож, он сложил в заплечный мешок и отправился домой. Время уже приближалось к вечеру, все-таки в пещере он пробыл долго, но до захода солнца было еще далеко. По пути домой Прокофий закусил куском пирога с картошкой, который он предусмотрительно захватил с собой из дома, до этого ему есть совсем не хотелось.

Дома мужа уже поджидала Прасковья, она спросила у него, как он сходил на прииск:

— Сходил, с кем надо встретился, — без подробностей ответил муж.

После ужина Прокофий проговорил:

— Надо мне бы на чердаке кое-что доделать.

— Сегодня же воскресенье, Прокопушка, завтра сделаешь, — пожалела его жена. — Отдохни лучше, умаялся поди, до прииска-то неблизкий путь.

— Да я там долго заниматься не буду, — заверил ее муж. — А ты же вроде к родителям своим собиралась. — Прокофию надо было, чтобы жена хоть ненадолго ушла из дома, чтобы спрятать нож.

— И то верно, схожу, летний день длинный, да и живут они рядом. — Она быстро собрала гостинцы родителям и убежала.

Как только жена ушла, Прокофий сразу же полез на чердак и запрятал нож в потайном месте, благо наваленная высоким слоем земля на зиму помогла.

После того, как нож был надежно спрятан, мужчина успокоился, вышел во двор и присел на завалинку подумать, что делать дальше. За день он умаялся, да и страху в пещере натерпелся, поэтому прислонившись к стене и закрыв глаза, он тут же задремал. Проспал он недолго, и вскоре очнулся, видимо, во сне ему что-то пригрезилось, потому что проснулся он от произнесенных самим слов: «Серафима, знахарка наша…»

«Когда же к ней сходить лучше? — задумался тут же Прокофий. — Наверно, лучше на неделе, под вечер, подальше от людского любопытства и глаз».

Так он и решил. Прокофий все время мысленно возвращался в пещеру, перед глазами у него до сих пор стояли те четверо, вернее, то, что от них осталось.

Тут вернулась от родителей его жена, и они вместе пошли в дом.

— Завтра, как отработаю, к Серафиме пойду, не теряй меня, — предупредил Прокофий жену. — Зуб что-то покоя не дает.

— А чего ты молчал-то? — всплеснула руками Прасковья. — Я бы тебе травки заварила.

— Нет уж, пойду я к настоящей знахарке, не поможет мне твоя трава, — проворчал муж, трогая и потирая рукой левую щеку. — Боюсь, опять всю ночь промаюсь.

— То-то я гляжу, что ты какой уж день подряд ходишь задумчивый и невеселый, — заметила жена. Она действительно последние несколько дней приглядывалась к мужу с беспокойством, чем-то он ее тревожил, но она уговаривала себя, что просто показалось. — Конечно, сходи, она поможет.

Лекаря при заводах в то время уже кое-где были, но попробуй, пробейся к ним, да и не каждого они еще и примут. Народ в основном бегал к местным травницам-знахаркам. В каждом поселке такая жила. А когда и сами нужные травки собирали — все впрок сгодится.

Среди местных особенно славилась знахарка Серафима, она заместо лекаря на большом почете была. Знала она силу и пользу каждой травки: и от ломоты в спине и в суставах, и от болящих зубов, и от кашля, и от живота… Все травы собирала она сама, причем знала то время, когда и какая трава свою силу имеет. Из собранных трав и кореньев Серафима готовила настойки, варила отвары травы и мешала мази впрок.

На следующий день под вечер Прокофий после завода пришел к Серафиме. Найденный нож он захватил с собой, завернутый в чистую тряпку. Когда он постучался и вошел к ней в избу, то сразу же почувствовал запах свежих трав, корешков и цветков, которые были развешаны по всей избе. Весь дом пропитался запахом череды, иван-чая, мяты и багульника и еще чего-то неуловимого.

— С добром или худом пожаловал? — тут же раздался неожиданно молодой голос хозяйки. Сначала Прокофий ее даже и не увидал, пока она не вышла из-за деревянной перегородки, которая отделяла маленькую кухоньку-закуток. — Смотрю в окно — кто-то прямехонько ко мне направляется.

— Как сама рассудишь, так и будет, — ответил Прокофий, остановившись у входа. Он неуверенно мял в руках свой картуз и искал глазами иконы, чтобы перекреститься. Был он в доме Серафимы первый раз, но быстро нашел глазами в правом дальнем углу несколько икон, и неторопливо осенил себя крестным знамением. — Я к тебе за помощью пришел.

— А ко мне просто так и не ходют, — ответила хозяйка и внимательно посмотрела на гостя. — Проходи в избу и садись, в ногах правды нет. Присаживайся на лавку, подожди маленько, мне надо одно свое дело закончить, а ты подожди пока.

Лавка стояла сразу же у входной двери, туда гость и уселся. Серафима зашла за перегородку, и забренчала там своими горшками, а Прокофий с интересом оглянулся.

Сам приземистый деревянный дом знахарки, уже частично вросший в землю, это Прокофий заметил, когда подходил к подворью, стоял немного на отшибе, как бы подальше от людских глаз. В доме была одна комната, довольно большая по размеру. Все помещение делилось на несколько частей, также как в других крестьянских домах, в которых бывал мастеровой.

Гость оказался как раз напротив печного угла, который считался в доме грязным местом, и отделялся от основного пространства комнаты перегородкой с занавеской. Занавеску хозяйка за собой задвинула, когда юркнула туда.

Справа от входа располагался женский угол — бабий кут или середа. Мужчины туда обычно не заходили, поэтому Прокофий сразу же сам отвел глаза от этого места. Он успел только заметить стол, на котором лежало белье, приготовленное, видимо, к глажке или штопке. Мужской угол в избе располагался у очага.

Особое внимание в доме Серафимы было