Спустив все, Синицын впал в легкий транс. Он стоял, склонившись над рулеточным столом, и пытался откусить себе нижнюю губу. Кровь капала на «красное». Его вывели охранники, Паша нервно трепыхался.

Ровно через час Синицын вернулся. Охрана не хотела его впускать, но он что-то шепнул им на ухо. С серым походным рюкзаком он быстро прошествовал в кабинет Ангелины Аркадьевны. Старуха улыбнулась, когда он вошел. Паша снял рюкзак, поставил его на стул. Раскрыл. Ангелина Аркадьевна заглянула внутрь.

В рюкзаке лежала отрезанная голова Риты Плещеевой.

– Перебор с немецкой темой, – сказал Ларчиков, когда бывшая связистка Генштаба, держа в руке «карту», будто служебный пропуск, покинула «расположение части».

– Что? – рассеянно спросил Фрусман, мусоля истертые доллары старухи. – Где она такие выкопала? Специально одну дрянь отбирала! Что ты говоришь?

– Сначала концептуальный Мюнхен с пьяным Димкой, затем цветочный Бамберг.

– Бамберг-Бамберг… это где? Ах да. И что?

– Да нет, ничего. Как же вы любите деньги, Лев Мордэхаевич!

Фрусман оторвался от купюр, улыбнулся:

– Понимаете, Вадим Николаевич, если б я в свое время состоялся как поэт, я бы, наверное, больше любил стихи.

– Вы писали стихи?

– Грешил помаленьку.

– Почитайте, – брякнул вместо Ларчикова еще невыветрившийся хмель.

Лева посмотрел на компаньона строго и с некоторой загадкой.

– Ты и вправду хочешь?

– Конечно.

Фрусман закрыл глаза-шиповники, размял губы, словно флейтист, и в свойственной ему мелодраматической манере продекламировал:

Мрут лошади,

откинув лихо гривы,

и с мертвых чаек

облетает пух.

Земля – задумчива,

вода, скорей, игрива,

но обе смерть

выкармливают с рук.

Земле привычно

выбирать могилы,

а у воды – секундное пятно.

Зачем, земля,

ты так нетороплива?

Зачем, вода,

ты так спешишь на дно?

Лева умолк. Пауза повисла, словно кукла на ниточках.

– Мрачновато, – наконец откликнулся Ларчиков. – Просто Бодлер[8]какой-то. Смерть, могилы…

– Жизнь – это вообще смерть в рассрочку, – философски заметил Фрусман. – И все мы – покойники в отпуске, как выразился один революционный деятель.

– Кстати, о покойниках. – Вадим с минуту раздумывал, потом все же решился: – Тут на меня одни отморозки круто наехали…

И он рассказал Леве суровую историю о растаявшем в Куршевеле Ледяном отеле и о бандитах, всучивших ему беспредельную неустойку, будто гранату с выдернутой чекой.

Фрусман ни слова не говоря стал набирать телефонный номер.

– Кому ты звонишь?

– Полянскому. Пусть, гад, отрабатывает свой процент.

– А он у нас уже на проценте?

– Ну конечно. Кто будет просто так работать?

– Значит, и Димка на проценте?

– Димка? Зачем нам Димка?

– А великая Казанцева?

– Лариска? Лариска, конечно… Але! Степана Сергеевича можно? Ну, Сергея Степановича, блин.

Через десять минут они уже мчались в район Солянки. Народный избранник отказался говорить с ними по телефону и пригласил в клуб «Китайский летчик».

В заведении было дымно и шумно. На сцене выступала украинская фольклорная группа, за столиками шокали и громко ругались по-малороссийски. Фрусман выглядывал Полянского.

– Ось вин! – И Лева ткнул пальцем в отгороженный зеленый закуток. – Бачишь?

– Ты чё, хохол? – рассмеялся Ларчиков.

– Ни, але треба маскируваться. Квасит украиньська молодь. Пьятсот рокив Тарасу Бульбе. Чи шо…

Полянский сидел в одиночестве и рассматривал на свет огрызок перца в рюмке.

– «Мы с тем красным знаменем цвета одного», – пропел он вместо приветствия и опрокинул в рот остатки горилки. Даже не поморщился.

– Это кто? Это он? – резко спросил у Фрусмана, кивнув на Вадима.

– Он.

– Говори! – Депутат повернулся к Ларчикову. – Включите первый микрофон.

Вадим коротко изложил «дело о Куршевеле», добавив, что бандиты явятся за деньгами уже завтра.

– Ледяной отель? – Полянский расхохотался.

– Что за фигня? Ты, чушкарь, стал бы трахаться в сугробе? Чем ты думал, когда тебе лапшу вешали? Как можно так лохануться!.. – Успокоившись, он уставился в рюмку. – Конверт.

– Какой конверт? – удивился Ларчиков.

Полянский с недоумением взглянул на Фрусмана:

– Ему что, яйца отморозили? Вообще мозгов не осталось?

Лева придвинулся к депутату:

– Парень входит в дело по паломничеству. Я его печать использую, банковские реквизиты. Офис. Он нам здорово помогает. Эти ж быки могут закрыть его фирму!

– Так открой свою – на фиг нам такой чушкарь нужен! Свою фирму открыть – как два пальца обоссать!

– Да, но я не хочу официально фигурировать где бы то ни было. Я светиться пока не хочу, ты же понимаешь, Сергей Степаныч. Опять же, офис в центре…

Полянский скривил лицо:

– Ты к чему клонишь? Чтобы я на халяву пузырился?

Фрусман виновато улыбнулся.

– Ох ты… чудило! – вздохнул депутат и, вынув из кармана маленький свисток, дунул в него два раза.

В закутке тут же появился детина в черном мятом костюме, с кошачьими царапинами на руках. Полянский наклонил его к себе и что-то прошептал на ухо.

Когда детина ушел, раздались бурные аплодисменты. Все смотрели в сторону их зеленого закутка. Фрусман и Ларчиков беспокойно заерзали на скамейке, однако Полянский сиял. Наконец он встал и решительно направился к сцене. Через минуту, к изумлению Вадима, зал наполнился густой малороссийской речью депутата Полянского:

– Шановни друзи! Розглянемо килька пытань культури харчування. Ось переедання. Особливо постийне. Через постийне переедання якийсь из клапанив выходыть з ладу. У звязку з цим видразу ж спостеригаеться повернення ижи – закидання клубкив у зворотному порядку з кишечника, а з ним – и лугу. Як що цей клубок, що по-вернувся, потрапляе у шлунок…

– Чего это он лепит? – спросил Ларчиков у Левы. – Он что, тоже хохол?

– Откуда я знаю.

– Ты же понимаешь по-украински?

– Трошки.