– Это вас разозлило, я заметил.

– Да, в особенности идея о стирке белья. Как ни странно, я могла бы заниматься стиркой, если бы это не вменяли мне в обязанность. – Венеция устало улыбнулась. – Не знаю, понятно ли это.

– Вполне. – Грегор положил кочергу на место. – Вы могли бы делать это ради любви, но не по обязанности.

Она окинула его удивленным взглядом:

– Вот именно! Поверить не могу, что вы это понимаете.

– Почему? Это не столь уж необычная мысль.

– Потому что за все годы нашего знакомства я не слышала от вас упоминаний о любви, за исключением тех случаев, когда вы утверждали, что не верите в нее.

– Я верю в нее. Для других людей.

Венеция подошла к камину и стала греть руки над огнем.

– Но не для вас?

Грегор улыбнулся одним уголком губ.

– Когда-нибудь, возможно, и для меня. Однако в настоящее время я не вижу в этом пользы. Я еще достаточно молод, чтобы самому вытирать суп у себя с подбородка.

Венеция покачала головой и негромко рассмеялась:

– Стало быть, по-вашему, любовь нужна только немощным и дряхлым?

– И тем, кто слишком ленив для того, чтобы устроить свое собственное счастье.

– Право, не знаю, могу ли я с вами согласиться. – Венеция пожала плечами. – Но ведь это не первый случай, когда мы с вами не можем прийти к согласию.

Глаза Грегора заискрились смехом.

– И надеюсь, не последний.

– Вам нравится спорить?

– С вами – да. У вас больше здравого смысла, чем у большинства других людей. – Он скрестил руки на груди и оперся спиной о каминную доску. – Как правило.

Венеция улыбнулась, и в комнате вдруг наступило непринужденное, уютное молчание. Весело потрескивали дрова в камине, в воздухе еще сохранился аромат чабреца, оставшийся от обеда. Было просто восхитительно стоять вот так рядом с Грегором. После таких минут могла ли она считать этот день, вернее сказать, его вторую половину мучительной… или совершенно нелепой? Нет, какой бы она ни была, приятно чувствовать, что порядок вещей вновь становится нормальным.

– Сомневаюсь, что Рейвенскрофт напишет когда-нибудь свою книгу, – раздумчиво произнес Грегор.

– А я сомневаюсь, что мы станем ее персонажами, – отозвалась Венеция с печальной улыбкой. – Думаю, я могла бы стать великолепной героиней, но вы… – Она подняла голову и посмотрела на Грегора долгим изучающим взглядом. – Не уверена, что вам присущи качества героя.

Брови Грегора сошлись на переносице.

– Почему вы так думаете?

– Вы кто угодно, только не рыцарь в сверкающих латах. Из всех, кого я знаю, вы менее всего способны на самопожертвование.

Глаза у него засверкали. Однако он пожал плечами и сказал:

– Но ведь это я скакал сломя голову в эту ужасную погоду ради того, чтобы спасти вас, не так ли?

– Да, это так, но для вас это нетипично. Для настоящего рыцаря спасение девушек – повседневное занятие.

Грегор наклонился так, что его лицо оказалось на уровне лица Венеции. Свет камина четко обрисовал его подбородок и посеребрил шрам, но зеленые глаза оставались в тени и казались почти черными.

– Быть может, настоящий рыцарь бережет себя ради единственной девушки.

Сердце у Венеции подпрыгнуло. «Зачем, зачем он это сказал? Имел ли он в виду… – Она поспешила одернуть себя. – Ведь это Грегор. Такое он наверняка может сказать любой женщине». Эта мысль усмирила ее – участившийся пульс. Венеция отвернулась и, насколько могла спокойно, спросила:

– Как вы считаете, мы сможем уехать отсюда завтра или нам придется проторчать здесь еще один день?

Брови у Грегора снова сошлись на переносице. Он не собирался говорить Венеции приятные слова, но она была сейчас такой привлекательной, свет камина так чудесно золотил ее волосы, а выражение лица стало таким же мягким, как тогда, когда она смотрела вслед Рейвенскрофту. Грегор не мог понять, что вызывало в ней сочувствие к этому дураку, но ее как бы вынужденная улыбка сделала Венецию неотразимой.

Он раньше не замечал, что Венеция слегка наклоняет голову, если намерена о чем-то спросить. И что губы у нее слегка вздрагивают перед тем, как она рассмеется. По совести говоря, он стал замечать в Венеции куда больше привлекательного, чем следовало бы. Но разве это так уж плохо? Почему бы не оценить по достоинству ее необычную прелесть?

Вероятно, он подумал об этом только теперь потому, что познакомился с ней, когда ей было пять лет, а ему восемь. Они оба оказались в числе гостей на скучном дне рождения у самодовольного графского сыночка, наглого задиры, с которым Грегору строго-настрого приказали не вступать в драку, но он, разумеется, нарушил запрет. Обозленный, Грегор, насупившись, торчал в углу и не сразу заметил, что рядом с ним стоит Венеция.

В свои пять лет она была не по годам развитой девочкой и, так же как Грегор, дулась по поводу того, что ей сделали выговор за плохое поведение. Ее серые глаза возмущенно сверкали из-под шапки каштановых кудрей, а красивое белое платье было порвано и перепачкано в результате ссоры с применением силы, произошедшей еще до того, как Грегор сцепился с именинником. Кто-то из «почетных гостей» посмеялся над взлохмаченными волосами Венеции, а она в ответ подняла ногу и пнула обидчика в голень с таким изяществом и точностью, что Грегор онемел от восхищения. С тех пор у них завязалась дружба, которую ни время, ни усилия родителей Венеции не смогли расстроить.

И сегодня Венеция все та же – наперсница и добрый товарищ, но совершенно неожиданно он увидел в ней женщину, которая очаровала Рейвенскрофта. Это по меньшей мере загадочно.

Быть может, все это результат утреннего происшествия с ее исчезновением, результат страха за нее и осознания того, как много она для него значит. Он посмотрел на нее с улыбкой, радуясь тому, что она здесь, рядом с ним, в полной безопасности.

– Вы настолько устали, что жаждете как можно скорее лечь в постель? Или достаточно бодры, чтобы поболтать еще немного?

Венеция удивленно моргнула и слегка порозовела.

– Думаю, что в состоянии задержаться на некоторое время.

– Отлично.

Грегор взял в пальцы выбившийся из прически и упавший Венеции на плечо золотистый локон. Венеция поморщилась.

– Закалываю волосы несметным количеством шпилек, и все напрасно.

Грегор выпустил из пальцев мягкий шелковистый локон.

– Они у вас очень тонкие и красивые, жаль их мучить шпильками.

Он вдруг представил себе, что его локоть лежит у нее на подушке, удерживая золотую волну разметавшихся прядей, представил себе наготу Венеции… о, это было бы так радостно и прекрасно… И словно он высказал вслух эти греховные мысли, Грегор глянул с опаской в замечательные глаза девушки. Воздух вокруг них обоих вдруг сгустился и стал тяжелым, а жар пылающего камина словно заполнил разделяющее их пространство.