И все же Прайса зацепила мысль изучить, как накапливалось научное знание, и он не мог дождаться момента, чтобы применить свой физический склад ума к истории науки. Он покинул Сингапур и поступил в Кембридж ради второй докторской степени. Отражая его страсть к лабораторному оборудованию, диссертация Прайса должна была быть посвящена истории научных приборов. Он чувствовал, что измерительные инструменты – от микроскопа до осциллографа – это ключ к научному прогрессу. Резерфорд не смог бы расщепить атом без ускорителей, с помощью которых он выстреливал одни частицы в другие. Эйнштейн также полагался на результаты недавних экспериментов, что позволило ему вывести уравнение, описывающее скрытую в атомах энергию E = mc2. Обращаясь к XVII в., когда, как считается, зародилась современная наука, Прайс чувствовал, что по-настоящему мы обязаны этим не ученым джентльменам, увлеченно игравшим в свои новые игрушки и обсуждавшим последние наблюдения за обедом в Королевском обществе, а безвестным мастерам-приборостроителям, соединявшим технические способности и знания с накопленными веками умениями, чтобы создавать точные инструменты для своих богатых заказчиков. Именно эти люди определяли не только, какие вопросы можно задать, но и что может быть открыто, и Прайс решился поведать их историю.

Шел 1950 г., когда Эллен родила их первого ребенка Линду. Прайс, полагая, что может измерить и это, принес к постели жены миллиметровку и отмечал время ее схваток, надеясь предсказать время рождения ребенка. Когда младенец не появился на свет вовремя, он расстроился и рассердился. Природе следовало бы быть точной! Что за божество предпочло бы беспорядочную случайность спокойной элегантной предсказуемости?

В Кембридже Прайсу было на кого равняться. Не в последнюю очередь на Джозефа Нидэма, крупнейшего на Западе специалиста по истории китайской науки. Нидэм тоже в прошлом был естественником – биохимиком, пока в середине 1930-х гг. в его лабораторию не пришла юная китайская студентка Лу Гуйчжэнь. Она научила его языку и пробудила в нем страсть к Китаю (полвека спустя, после кончины жены, он женился на ней). Нидэм учил Прайса тому, что об избранном предмете необходимо знать все. Не довольствоваться только англоязычными источниками, как делает большинство западных историков, но читать все, что когда-либо было написано, – будь то на немецком, китайском или арабском. А если не знаешь китайского или арабского, так найди тех, кто знает, и работай с ними до тех пор, пока не уяснишь значение каждого пассажа.

Прайсу эти уроки пошли на пользу. Изучая в старой библиотеке колледжа Питерхаус средневековые документы в поисках упоминаний о научных приборах, он наткнулся на поразительную рукопись. Небрежно написанная на пергаменте коричневыми чернилами она называлась «Экваторий планет» и содержала инструкции по конструированию и использованию средневекового астрономического прибора – экватория. Основанный на примерно тех же геометрических принципах, что и астролябия, более редкий и более сложный экваторий показывал на своем плоском диске положения пяти известных тогда планет, а также Солнца, Луны и звезд. Рукопись хранилась в библиотеке с 1542 г., и ее авторство приписывалось астроному Саймону Бредону. Но Прайс заметил в таблицах ссылки на астрономические наблюдения, сделанные в 1392 г., а Бредон умер в 1372-м. И значит, он никак не мог быть автором.

Как правило, астрономические тексты того времени написаны на латыни. До этого Прайс лишь однажды встречал подобный текст на среднеанглийском – это был урок применения астролябии авторства одного из крупнейших английских писателей средневековья Джеффри Чосера, автора «Кентерберийских рассказов». Более известный своими стихами, Чосер был увлечен звездами и часто включал в свои рассказы астрологические сведения. Ему приписывают «Трактат об астролябии», который он написал для своего сына Льюиса, – единственное известное его произведение, не относящееся к художественной литературе. Крошечное примечание к таблицам рукописи, посвященной экваторию, привело Прайса к выводу не менее смелому, чем его экспоненциальный закон. Примечание гласило: «Radix Chaucer».

Термин Radix отсылал к опорной дате, с которой астроном сравнивал все свои наблюдения. Похоже, что автором текста и таблиц мог быть не кто иной, как сам Чосер. По мере изучения текста и анализа его стиля, Прайс все больше убеждался в этом. Чосер явно написал это текст как дополнение к трактату об астролябии, рассказав историю движения планет, как рассказывает ее в первом из «Кентерберийских рассказов». Больше того, путаные исправления заставляли предположить, что это не копия, сделанная писцом, а оригинал, написанный рукой самого Чосера, единственный сохранившийся пример его почерка. Это было сенсационное утверждение. Но с тех пор никто не сумел опровергнуть теорию Прайса, и эксперты по сей день спорят, прав ли он.

Это удивительное открытие вновь направило Прайса в другую сторону, приблизив его еще на один шаг к Афинам: он решил специализироваться на истории астрономических приборов. Ведь самые первые научные приборы – экваторий, а до этого астролябия и солнечные часы – были связаны с небом, и именно они могли привести его к началу истории создателей таких приборов. Они говорили ему, что долгие века люди всматривались в мерцающие в небесах светила и испытывали то же желание, что и он сам, – измерить, понять и предсказать. Ему хотелось выяснить, откуда пришло знание, сокрытое в этих приборах, и понять, что связывает сотни поколений человеческих существ, зачарованных движением звезд.

В это время он работал с Нидэмом и китайским историком Вон Линем над работой о древних китайских астрономических часах. Их результаты были опубликованы в 1956 г. в престижном британском научном журнале Nature, как раз между двумя сообщениями с переднего края науки: планами исследования Антарктики, вылившимися позже в первый успешный трансантарктический переход, и отчете о конференции, на которой биохимики взволнованно обсуждали механизм работы ДНК, открытием структуры которой Джеймс Уотсон и Фрэнсис Крик потрясли мир всего тремя годами раньше.

Работа Прайса, однако, касалась другой эпохи и другого мира. Она описывала китайскую башню XI в. Согласно тексту, написанному наставником императора по имени Су Сунь, в башне размещались огромные астрономические часы, приводившиеся в действие то ли водой, то ли ртутью. Жидкость выливалась на чаши, прикрепленные к большому колесу, наполняя каждую за один и тот же промежуток времени, после чего под действием их веса срабатывал пусковой механизм, и колесо проворачивалось на один шаг. Искусно украшенная десятиметровая пагода не только показывала время, но и отображала движение небесного свода.

Вид ее, должно быть, впечатлял. На крыше была армиллярная сфера: огромная трехмерная версия небесной карты, наподобие той, что в астролябии, весом около 20 т, с маленькой Землей в центре и металлическими окружностями вокруг, изображающими экватор, горизонт и точки равноденствий. Сразу под ней на крытой платформе покоился большой глобус, на который были нанесены созвездия. И сферу, и глобус приводил в движение механизм часов в соответствии с движением неба, а внутри башни несколько ярко раскрашенных кукол, прикрепленных к главному колесу, появлялись в открывающихся дверцах и отбивали время звоном гонгов и колоколов.