Прайс продолжал поиски. На задней поверхности механизма было два диска, один над другим. На каждом, похоже, изображалась последовательность концентрических колец: возможно, пять на верхнем и четыре на нижнем, разделенных на сегменты по шесть градусов каждый. Внутри этих сегментов шли ряды букв и цифр, однако не ясно было, что они означают. В каждый из задних дисков немного не по центру был вставлен миниатюрный диск наподобие секундного циферблата на старомодных наручных часах. Надписи на задней стороне сохранились куда хуже, чем на передней. Но даже по нескольким словам, которые удалось прочитать и перевести Георгу Стамиресу, Прайс смог уловить общую идею. Там было написано «два указателя», «лучи Солнца», «эклиптика», «Венера», «выступающий». Как предполагали предыдущие исследователи, эти надписи представляли собой нечто вроде руководства по использованию механизма.

Прайс, хотя и не был уверен, для чего предназначены задние диски, исходя из надписей, предположил, что они имели какое-то отношение к демонстрации циклического движения Луны и Солнца, а может быть, даже и планет. Когда шестерни вращались, диски вычисляли относительное движение светил по небу так же, как астрономические часы много веков спустя. Возможно, Антикитерский механизм не показывал часы и минуты, но тем не менее, как утверждал Прайс, он имел прямое отношение «ко времени, в самом фундаментальном смысле, измеряемом движением светил по небосводу».

Однако, несмотря на столь решительные заявления, Прайс не представлял, что же именно должны были показывать шкалы. Понять внутреннее устройство механизма оказалось совсем не просто. В обломках сохранилось по меньшей мере 20 зубчатых колес, все вырезанные из плоского листа бронзы около 2 мм толщиной. В середине устройства находилась плоская бронзовая пластина с цепью шестерен. Они приводились в движение осью, входившей с боковой стороны шкатулки, – на нее насажена небольшая коронная шестерня, вращавшаяся параллельно боковой стороне (под прямым углом ко всем остальным зубчатым колесам). Эта шестерня передавала вращение на большое колесо с четырьмя спицами, приводившее в движение все остальные шестерни.

Но на этом след терялся: вся замысловатая механика оказалась погребена глубоко внутри этих неподатливых окаменевших кусков. А без реконструкции внутреннего механизма Прайс не мог подтвердить ни одного своего вывода – все они были только домыслами, основанными на нескольких едва читаемых словах. Не зная, как именно функционировали шестерни, невозможно было двигаться дальше. Наконец Прайс держал Антикитерский механизм в руках, начал понимать его назначение, но «как именно он работает» оставалось тайной. Он аккуратно завернул обломки устройства, сложил их в старый сигарный ящик, задвинул его подальше на полку и признал свое поражение, по крайней мере на данный момент. Знание, запрятанное в старейшей машине человечества, не открылось ему.

После напряженного лета в Афинах Прайс занял должность в престижном Институте перспективных исследований в Принстоне. И вновь его окружали блестящие ученые, многие из них – европейцы, бежавшие в предвоенные годы от нацистов. Он не застал только Эйнштейна, который работал в институте до своей кончины в 1955 г., но в тенистом кампусе еще можно было встретить математика Курта Гёделя, покорявшего области, до которых Прайс никогда не дошел бы: теоретические пределы знания и то, что за ними. Историк науки Отто Нейгебауэр, хотя официально и работал в близлежащем Брауновском университете, также много времени проводил в Принстоне и делился с Прайсом своими огромными познаниями в области древней астрономии.

Прайса не слишком занимал Гёдель, чьи идеи об ограниченности математики плохо сочетались со взглядом Прайса на мир, который виделся ему рациональным и измеряемым. Но директор института Роберт Оппенгеймер произвел на Прайса большое впечатление. В годы войны Оппенгеймер был научным руководителем Манхэттенского проекта, завершившегося успешным созданием первой атомной бомбы. Как директор Оппенгеймер был резок и нетерпелив, перескакивал с темы на тему, задерживаясь на каждом предмете лишь столько, сколько нужно было, чтобы уяснить ключевые вопросы и поразить экспертов, работавших в этой области всю жизнь, и переходил к новой теме. Злые языки говорили, что он никогда не концентрировался на одной задаче достаточно долго, чтобы продвинуться так, как мог бы физик его уровня. Но Прайса восхищала смелость такого подхода, и он чувствовал, что между ним и Оппенгеймером было много общего.

Едва придя в Принстон, Прайс прочитал лекцию об Антикитерском механизме. Он твердо верил, что в механизме скрыт ключ к происхождению современных машин. Известие о работе Прайса вскоре дошло до писателя Артура Кларка (который наряду с Уэллсом был одним из кумиров Прайса), недавно переехавшего на Шри-Ланку. Помимо сочинения фантастических романов, Кларк увлекался подводным плаванием и опубликовал несколько книг о подводных открытиях. Неизвестно, когда он впервые услышал об Антикитерском механизме – память в последние годы жизни подводила его; возможно, от Жака Кусто, с которым Кларк посетил первый американский слет аквалангистов в феврале 1959-го. Но, узнав об этом таинственном артефакте, он почувствовал, что Прайс ухватил нечто действительно важное.

Кларк представил Прайса Денису Флэнегену, редактору журнала Scientific American. Флэнеген предложил Прайсу написать статью о механизме, и в июне 1959 г. она стала главным материалом номера. И снова Прайс призывал полностью переосмыслить историю техники. «Нигде не сохранилось ничего подобного этому инструменту. Напротив, из всего, что мы знаем о науке и технике эллинистической эпохи, следует, что такого прибора просто не могло быть», – писал он.

Номер журнала со статьей Прайс отправил Кларку. «Пожалуйста, найдите что-нибудь еще», – с надеждой написал он на нем. Но ни Кларку, ни кому-либо еще больше не удалось найти ничего подобного. (Кларк как-то вспоминал, что самый интересный артефакт, который попался ему в глубинах моря, оказался бутылкой из-под минеральной воды начала XIX в.)

После двух лет в Принстоне Прайс перешел на работу в Йель, став первым в университете профессором истории науки, и приступил к набору студентов и комплектации своей кафедры научным оборудованием.

И его кабинет в университете, и комнаты его загородного дома украшали артефакты прошедших веков из дерева и меди. Он возился с ними, как когда-то студентом в Лондоне с физическими приборами, и вскоре приобрел репутацию человека, с которым предметы «разговаривают». Как и Вирджиния Грейс с ее амфорами, Прайс мог по деталям конструкции, которых другие даже не замечали, «вытянуть» из любого непонятного механического предмета его историю, понять, как он работал и для чего был нужен.

И все же Прайс так и не смог продвинуться с антикитерскими обломками. Снова и снова он изучал рисунки и фотографии, которые привез с собой, а в 1962 г. еще раз посетил Афины, чтобы проверить свои данные и убедиться, что обломки соотносятся друг с другом именно так, как он думал. Прайс даже разыскал неопубликованные заметки Альберта Рема об этом устройстве, которые после смерти ученого хранились в Мюнхене. Но ему так и не удалось выяснить, как функционировали шестерни, и дальнейшая очистка, на которой он настоял, не продвинула дело. Археологи Вирджиния Грейс и Глэдис Вайнберг, прочитав статью в Scientific American, связались с ним и спросили, не мог бы он опубликовать реконструкцию механизма вместе с их работой о других предметах из антикитерского корабля. Но увы! К моменту публикации их работы в 1965 г. ему нечего было добавить к своим прошлым изысканиям.