в каждом регионе под управлением регионального правительственного органа, а также за обязательное включение всех жителей в новый региональный кооператив и упразднение членских взносов. В 1917–1918 годах «буржуазные кооператоры» смогли отсрочить введение этих мер, однако уступки, которых они добились (принцип добровольного членства, сохранение членских взносов и право начислять специальные налоги и сборы для не-членов, пользующихся их услугами), оказались недолговечными[83]. В Декрете Совнаркома от 16 марта 1919 года «О потребительских коммунах» были законодательно оформлены все основные принципы, предложенные Лениным в 1917 году, что продемонстрировало реальную возможность использовать кооперативы (вместо частного сектора) на условиях, диктуемых государством. Этот декрет, будучи глубоко антикооперативным (в том смысле, что кооперативы утратили последние из оставшихся у них дореволюционных прав), подстегнул очередное расширение кооперативной торговли, вытеснив Компрод и его местные отделения из розничного сектора. Развитые муниципальные органы снабжения столичных городов остались не тронуты, но по всей стране магазины, лавки и склады муниципальных продовольственных комитетов были официально переведены в ведение ближайшего кооператива, который становился единственным уполномоченным органом распределения нормированного продовольствия и товаров в каждом регионе[84].

Руководящим принципом принимаемых советской властью мер была централизация. Последующие декреты были нацелены на объединение и укрупнение существующих кооперативов. Еще в апреле 1918 года предполагалось, что в каждом населенном пункте или городском районе будет существовать не более двух потребительских обществ – одно должно быть открыто для всех граждан, второе – исключительно для представителей рабочего класса [Систематический сборник декретов 1919:158–159]. Если это постановление делало шаг навстречу идеологической цели создания «коммун», то вместе с тем оно отражало и конкретные экономические и политические мотивы. Объединенные кооперативы были призваны оптимизировать работу государственных и муниципальных органов снабжения, исключить возможность множественного членства[85] и устранить потенциальные очаги сопротивления – объединения со специфичной социальной базой, такие как кооперативы учителей или продавцов. Реализация этих планов значительно отставала от правительственных директив, однако за революционный период количество самостоятельных кооперативов действительно сократилось. К осени 1920 года даже кооперативы рабочих заставили влиться в соответствующие региональные «единые потребительские общества» (ЕПО), которые стали по своей структуре и охвату напоминать Петрокоммуну [Дмитренко и др. 1978:78–79,105–108; Труды ЦСУ 8 (2): 76; 8 (4): 129].

Централизация также способствовала превращению потребительских обществ, которые представляли собой слабо связанные друг с другом общественные организации (движения), в зависимые структуры государства (аппарата). Эта тенденция зародилась еще в марте 1918 года, когда губернские исполнительные органы получили распоряжение подчинить кооперативы специальным отделениям региональных совнархозов, в которых кооперативы будут иметь представительство меньшинства [Систематический сборник декретов 1919:159]. Надзор осуществлялся снизу вверх: к концу революционного периода Центросоюз (Центральный союз потребительских обществ) был зачищен от своего дореволюционного руководства в пользу нескольких делегатов из кооперативов рабочих и большего количества представителей государственных экономических органов, Компрода и ВСНХ[86]. «Кооперативная демократия» исчезла так же, как и административная автономия. Хотя выборы в правления кооперативов в революционный период продолжались, члены правления обычно назначались сверху, а их выбор регламентировался директивами органов советской власти относительно того, кто может в него войти, а кто не может. Частные торговцы и промышленники, священники, кулаки, бывшие члены царской жандармерии и прочие антибольшевистские группы если не на практике, то по крайней мере в теории исключались из правления, а рабочим-коммунистам гарантировалось несоразмерно большее число мест [Систематический сборник декретов 1919: 158, 163].

Наконец, при централизации расширение роли потребительских кооперативов в экономике происходило за счет их экономической независимости, прибыльности и даже финансовой состоятельности. До революции приобретаемые членами кооператива паи (обычно с ограничением в десять рублей на человека, чтобы отдельное лицо не могло извлекать из объединения чрезмерной прибыли или оказывать на него ненадлежащее воздействие) составляли оборотный капитал кооператива. Этот капитал дополнялся членскими взносами и, конечно, прибылью от продаж. В конце каждого года кооператив распределял проценты от прибыли между держателями паев по фиксированной ставке за пай, а остаток направлялся на модернизацию оборудования и пополнял кассовые резервы [Chambre et al. 1969: 14–16]. После революции денежные поступления кооперативов были ограничены мерами советской экономической политики – как в продажах (посредством контроля цен на большинство товаров первой необходимости), так и в накоплении капитала. Мартовский декрет 1919 года, по которому членство в кооперативах стало обязательным, одновременно упразднил членские взносы и приостановил обязательство покупать паи в кооперативе [Собрание узаконений и распоряжений 1919,17: 191]. Эти изменения, обостренные инфляцией, которая обесценила ранее накопленный капитал, ослабили финансовое положение кооперативов: теперь само их существование зависело от поддержки государства. В 1919–1921 годах центральные и губернские экономические органы поставляли потребительским кооперативам товары, даже не ожидая компенсации. Однако без капитала кооперативы не могли содержать свою физическую инфраструктуру и оборудование. Эта проблема будет преследовать их и в последующие годы.

К заключительному этапу периода военного коммунизма социалистическая распределительная сеть была в большей степени продуктом централизации и бюрократизации, нежели дореволюционного кооперативного уклада. Различия между «было» и «стало» оказались ощутимы даже в кооперативном секторе. Взять, к примеру, названия магазинов: в середине 1918 года все государственные и кооперативные магазины в столицах вынуждены были работать под такими вывесками, как «Одиннадцатый книжный магазин Московского совета», «Магазин одежды Центротекстиля № 1» и «Публичная столовая Петрокоммуны № 42»[87]. Эта мера, задуманная, очевидно, для рационализации распределения, отражала особое внимание большевиков к стандартизации как ключевому элементу революционного преобразования экономики и вскоре распространилась по всей стране. Такая практика стала стандартной: правила, будь то правила торговли, планировки магазинов, санитарные нормы или реклама, изначально введенные в Москве или Петрограде, постепенно распространялись все шире, в итоге охватывая «распределительные пункты» повсеместно. К 1920 году страсть к централизации и единообразию достигла такой силы, что центральное правительство попыталось законодательно закрепить единый график работы (с 9:00 до 18:00 с обеденным перерывом с 14:00 до 15:00) для всех кооперативных магазинов по всей стране. Единственный намек на локальное разнообразие в этом распоряжении состоял в том, что магазины могли обратиться за разрешением использовать альтернативный график – с 12:00 до 19:00[88]. С таким неуклюжим подходом неудивительно, что большевики в итоге признали за собой необходимость «учиться торговать»[89].

Впрочем, во время Гражданской войны это понимание еще не пришло. Нетерпимость большевиков к любой степени независимости отравляла их отношения с кооперативами, хотя последние им были нужны для распределения национализированных товаров. На ранних этапах этого сотрудничества многие советские чиновники придерживались мнения, что, поскольку кооперативы «буржуазны», их нужно преследовать или без разбора закрывать вместе с частными магазинами. Поскольку линией партии подчеркивалась необходимость задействовать кооперативы (Ленин даже якобы сказал в апреле 1918 года: «Что такое социализм,