качестве тактического оружия[102]. На политическом уровне это почти наверняка играло роль, что показывает очевидный городской уклон «продовольственной диктатуры»: например, приоритет отдавался снабжению рабочих из северных промышленных городов, которые являлись главными сторонниками большевиков.

Власть использовала продовольственное снабжение для повышения производительности приоритетных групп рабочих. Это выражалось в щедром расширении границ категорий пайкового снабжения и увеличении числа столовых. Согласно сводкам ЧК из Петрограда за февраль 1920 года, улучшенные пайки были эффективны: там, где рабочие начинали получать красноармейские пайки, росла производительность[103]. Получая больше продовольствия из официальных источников, люди с меньшей вероятностью пропускали работу из-за поездок за продовольствием или на базар и могли сосредоточиться на своем труде. Похожая логика применялась и к наиболее значимым работникам – руководящей элите. Специальное довольствие для кремлевских чиновников не воспринимались ни как дополнительная льгота, как в случае «буржуазных специалистов» на службе у большевиков, ни как эквивалент крупной зарплаты, а просто как способ не давать проблемам с питанием отвлекать первых лиц от государственных дел[104]. Не в силах обеспечить всех граждан и даже всех рабочих достаточным количеством продовольствия, большевики взяли на себя вопрос приоритизации потребностей относительно государственных задач; с этой же целью они дали продовольственным комитетам некоторую свободу действий в распределении продовольствия. Пока из-за нехватки еды рационирование оставалось необходимым, лазейки в городской системе распределения облегчали удовлетворение нужд «наиболее значимых» потребителей.

Любопытно, что приоритеты, сформировавшиеся в 1918–1920 годах, господствовали в централизованной системе распределения и после того, как экономические условия изменились. Советское правительство продолжило заниматься «плановым» распределением продовольствия до 1924 года, хотя к августу 1922 года можно было увидеть докладную записку, где значилось, что «пайковое снабжение исчезло, за исключением армии и определенного контингента на социальном обеспечении» (ветераны с инвалидностью и т. д.)[105]. Однако не только эти группы населения получали продовольствие централизованно. Ежемесячные продуктовые наборы для чиновников высокого ранга оставались значительными: примерно 55 партийных и государственных чиновников в каждой губернии получали стандартные 60 фунтов муки и 11,5 фунтов мяса, а также растительное масло, соль, сахар, керосин, заменитель кофе, табак, мыло и спички. Хотя икра из кремлевского рациона исчезла, высший эшелон центрального аппарата продолжал получать в больших количествах овощи, яйца, молоко, масло и различные другие товары[106]. Кроме того, фабричные рабочие и работники транспорта, которые при военном коммунизме были обеспечены дополнительным питанием в кафетериях, остались бенефициарами целевых продовольственных фондов[107]. После 1920 года эпицентр голода сместился с северных промышленных городов к сельской местности на юге и юго-востоке страны, и советская продовольственная администрация не смогла адаптироваться к этой ситуации. В диссертации Кристофера Мизелла о голоде и продовольственной помощи в Татарской АССР содержится подробный отчет о централизованном распределении продовольствия после 1921 года: исследователь обнаружил в нем сильный уклон в сторону городских территорий и в сторону промышленных рабочих и инвалидов войны в частности. Крестьяне получали некоторую помощь от Американской администрации помощи (АРА), но если им что-то и предоставляло советское правительство, то почти всегда это было посевное зерно [Mizelle 2002]. Как будет видно из следующих глав, на долгие годы сохранилось еще одно наследие периода Гражданской войны: если государство вмешивалось в распределение продовольствия, оно действовало только в интересах верного ему городского класса.

Вследствие сокращения доступных большевикам запасов и из-за признанной необходимости снабжать как города, так и сельскую местность, структура распределения промышленных товаров в 1918–1921 годах отличалась от структуры распределения продовольствия. В 1920–1921 годах в распоряжении Компрода было в три раза больше зерна, чем в 1918–1919 годах, однако промышленных потребительских товаров оставалось все меньше и меньше. С самого начала Гражданской войны запасы выделялись лишь определенным заявителям и на определенные цели: Красной армии, которая получала лишь часть от того, что запрашивала (хотя с большим успехом, чем другие); рабочим фабрик, производящих потребительские товары, – чаще всего в качестве бонусов (натурпремирование), предназначенных для повышения производительности; лицам, чья «особо важная государственная значимость» предполагала особые продовольственные льготы; крестьянам, поскольку считалось, что в целях изъятия зерна нужно было пойти им на некоторые уступки. Большевики стремились жонглировать конкурирующими потребительскими запросами: с одной стороны, они связывали снабжение промтоварами и продовольственными пайками, с другой – отдавали приоритет «особенно значимым» городам и регионам. Что касается первого, ко времени введения классового пайка относится специальная выдача ткани и одежды. Получателям из назначенной группы обычно давали краткий перечень магазинов, где в качестве подтверждения права на получение соответствующего товара можно было предъявить свою продовольственную карточку[108].

Региональные диспропорции в распределении товаров также были вызваны усилиями по сосредоточению ресурсов для приоритетных потребителей. Хлопковая ткань, например, распределялась среди губерний на основании «важности данного района или губернии для продуктообмена» [Орлов 1918: 234]. Конкретно это означало, что в апреле 1918 года страна была разделена на четыре сельскохозяйственные зоны, и ткань выделялась на эти зоны по-разному: на самую производительную – по коэффициенту примерно метр на жителя в месяц, на наименее производительную – в четверть этой нормы. Снабжение городов было менее приоритетным и потому осуществлялось на самом низком уровне, но для особо важных и политически значимых городов (Москва, Петроград, Баку и Астрахань) делались исключения [Систематический сборник декретов 1919: 148–149, 351–356]. Применительно не только к ткани, а ко всем стандартным предметам потребления крестьян региональные диспропорции были обоснованы необходимостью любой ценой увеличить советское продовольственное снабжение. Выдавая потребительские товары в обмен на поставки продовольствия, режим надеялся дать крестьянам, живущим в основных сельскохозяйственных регионах, стимул выполнять свои обязательства по поставкам государству и не торговать с мешочниками.

Термином, выбранным для обозначения такого подхода к распределению в сельских регионах, – товарообмен — подчеркивалась взаимность и эквивалентность этого процесса. Однако во время голода эквивалентность оказалась недостижима. Некоторые советские чиновники отошли от первого эксперимента по товарообмену, полагая, что крестьяне их обманывали. В своей работе для Компрода Н. А. Орлов утверждал, что стоимость промышленных товаров, поставлявшихся в деревню в первые четыре месяца организованного «обмена», была гораздо выше стоимости продовольствия, которое правительство получало взамен [Орлов 1918: 350]. Подхваченные в свое время другими чиновниками сетования Орлова стали стандартной позицией советской историографии. По заявлениям советского правительства, к августу было отправлено более 42 тысяч грузовых вагонов «ценных промышленных товаров», в то время как государственные поставки сельскохозяйственных продуктов за тот же период составили 39 тысяч вагонов [Труды II Всероссийского съезда Советов народного хозяйства 1919: 97; Дихтяр 1961: 98-101; Дмитренко 1986: 55–57]. Орлов и более поздние историки обосновывали свою версию получившейся неэквивалентности фиксированным отношением стоимости продовольствия и стоимости промышленных товаров,