«… я наконец раскрыл тайну цвета глаз Гала, они у нее подводно-ореховые. Этот цвет, так же как и цвет морских олив, весь день не давал мне покоя. И все это время меня не покидало желание получше вглядеться в эти глаза, ведь отныне это не только глаза Градивы, Галарины, Леды и Галы Безмятежной, но, что весьма примечательно, им предстоит украсить в будущем голову величиною в квадратный метр на задуманном мною полотне под названием „Септембренель“.»

«Мое второе путешествие в Америку можно было бы назвать официальным началом „славы“. Все картины были распроданы в день выставки.»

«Я был очень расстроен, поскольку думал, что речь идет о малотиражной газете. Лишь потом я понял чрезвычайную важность этого издания, которым зачитывается вся Америка. В одно мгновение я стал знаменит. Меня останавливали на улице и просили дать автограф. Хлынул поток писем из самых отдаленных уголков Америки: ко мне обращались с самыми экстравагантными предложениями.»

«Они представляли странную пару и, казалось, мало подходили друг к другу. У него – эксцентричная наружность, она – сдержанная и строгая. Когда Дали выходит в свет, он старается выглядеть как денди в котелке, с тростью с позолоченным набалдашником и с перстнями. Сальвадор даже отпускает усы, заставляющие обращать на него внимание. Он принимает стиль странный и вызывающий одновременно. Гала сопровождает мужа в безукоризненном классическом костюме от Шанель и настолько скупа на эффекты, слова и улыбку, насколько Сальвадор всем этим злоупотребляет. На первый взгляд, они являют противоположность друг другу: Сальвадор напыщенный – Гала скромна; он роскошный, щедрый, заметный – она неброская, скупая на саморекламу и никогда не стремится выделиться. Если бы Дали не относился к ней столь благоговейно, как к королеве, имеющей над ним беспредельную власть, можно было бы подумать, что Гала служит ему. Она покорно сопровождает Дали и, кажется, не обсуждает никаких его планов. Она всегда согласна с тем, что он изобретает и придумывает, со всеми его решениями и капризами. Она приноравливается, никогда не сердится, умеет благодаря ежедневному влиянию ловко сориентировать его стремления, предотвращая те, что могут иметь нежелательные последствия. В повседневной жизни Гала руководит Дали довольно энергично, даже авторитарно. Гала не завидует и не критикует знаменитую личность, с которой делит существование. Взяв на себя миссию создать для Дали покой и комфорт, соответствующие его мечтам, Гала с самого начала отвела себе неблагодарную роль служанки и организатора. Он мозг, он творец, – она обеспечивает безопасность гения».

«… Я наводил глянец на Гала, стремясь сделать все, что в моих силах, чтобы она засверкала от счастья, лелея ее даже пуще самого себя – ведь без нее пришел бы конец всему. Деньги дали нам все, что только можно пожелать».

«До сегодняшнего дня я был склонен считать сюрреалистов, которые избрали меня своим патроном-покровителем, совершенно сумасшедшими, поскольку 95 процентов из них злоупотребляют алкоголем… Этот молодой испанец, с фанатичным выражением честных глаз, обладающий несомненным мастерством, заставил меня изменить мнение. Безусловно, было бы очень интересно проанализировать истоки подобного рода живописи. И все же, выступая в роли критика, должен сказать, что понятие искусства не может переходить черту, где соотношение между бессознательным материалом и сознательной работой над темой выходит за допустимые пределы».

«Фрейд ничего не знал обо мне – только живопись, которая его восхищала. Я казался ему разновидностью „интеллектуального“ денди. Позже я узнал, что произвел на него при встрече совершенно противоположное впечатление. Собираясь уходить, я хотел оставить ему журнал со своей статьей о паранойе. Раскрыв журнал на странице, где было напечатано мое исследование, я попросил его прочитать, если у него найдется для этого время, фрейд продолжал внимательно смотреть на меня, не обращая ни малейшего внимания на то, что я ему показывал. Я объяснил ему, что эта не причуда сюрреалиста, а статья, претендующая на подлинную научность. Несколько раз повторил ему название и пальцем подчеркнул его на странице. Он был невозмутим и равнодушен – мой голос от этого становился все громче, пронзительней, настойчивей. Тогда Фрейд, продолжая изучать меня, поскольку стремился при этом уловить мою психологическую сущность, воскликнул, обращаясь к Стефану Цвейгу: „Сроду не видывал такого – настоящий испанец? Ну и фанатик!“»