Иван неохотно давал своим бойцам расслабляться. Солдат должен быть хорошо обучен, иметь исправное оружие и боекомплект, накормлен, одет, обут в соответствии с погодой и побаиваться начальства. И всегда занят учебой и поддержанием порядка. Но сейчас он дал людям перевести дух. Слишком изнурительны были переходы. И слишком дорого дался последний бой.

Сидевший расслабленно сержант Богатырев густым, хорошо поставленным басом пел так, что дрожала глиняная посуда на полке:

Я уходил тогда в поход

В далекие края.

Рукой взмахнула у ворот

Моя любимая.

Бойцы подпевали. И Иван ощущал, как вместе с песней в душу вливается светлая грусть. А ведь в мире есть не только бесконечные марши в грязи, пыли и снегу. Не только отчаяние отступлений и горькая цена побед. А есть еще места, где нас ждут. И те, кто нас ждет.

Второй стрелковый храбрый взвод –

Теперь моя семья.

Поклон, привет тебе он шлет,

Моя любимая.

Иван провел ладонью по командирской сумке, где лежали письма из дома. Они находили его по номеру полевой почты, где бы он ни был, подчеркивая нерушимую связь с домом. Из них он узнавал, что дед пытался вырваться на войну, но ему сказали, что староват, да и в тылу производством руководить нужно, что он и делал до изнеможения. Мать тоже трудилась сутками на заводе. А вот сестра Чеслава… Было время, когда Иван осуждал ее за легкомысленность и смешливость, считал, что она скользит по жизни, у нее недостаточно ответственности. Она любила быть в центре внимания, вечно пропадала с подружками. Однако отважно ушла добровольцем на фронт, так и не доучившись в мединституте. Теперь она операционная медсестра в медсанбате на Ленинградском фронте. Писала редко, но искрометно, с каким-то беззаботным оптимизмом. Но он-то знал и что в медсанбатах персонал валится с ног от истощения, и как тяжело видеть столько смертей и горя. И как любят немцы бомбить госпиталя. Писали тетя и уже уверенно владевшие чернильным пером племянник и племянница. А вот от дяди Веслава вестей не было. Да и откуда? Он партизанил в лесах Украины.

Эх, война. Тяжелы твои дороги. Но Иван пройдет по этим дорогам до конца – или до вражеской пули, или до красного знамени над Берлином. Победа неизбежна, как восход солнца. Он всегда знал это – и отступая по Украине, и сражаясь в подмосковных полях. Глядя на свою первую медаль «За отвагу», он будто наяву слышал шум проклятых танковых моторов под Москвой. Прикрытие танкоопасного направления – это теперь его судьба.

В жестоких боях его кидало, как щепку в шторм. Он принимал командование разбитой ротой, а однажды вполне умело командовал батальоном, оставшись старшим офицером. Две недели прослужил в штабе, где ему дали очередное офицерское звание, и попросился на передовую – опять командиром взвода бронебойщиков. Ведь кто-то должен останавливать танки. А у него это получалось слишком хорошо.

Горели танки. И после каждого боя он всматривался в лица новых бойцов, вставших на место выбывших. Жизнь бронебойщика коротка. И сколько суждено прожить этим бойцам? Лишь он сам да сержант Богатырев были как заговоренные.

Во время передышек между боями были благодарности командования, вручение ордена Красной Звезды. И угрозы трибунала от взбешенного генерала-самодура, недовольного, что старлей остался жив, а на его направлении прорвались танки, наделавшие много шума в тылах, – и не важно, что силы были не просто неравны, а неравны фатально…

В хату зашел посыльный из штаба батальона:

– Товарищ старший лейтенант, вас вызывает комбат.

Иван встал, пригладил короткий бобрик волос, надел пилотку. Привычно проверил, все ли по уставу, – в любых обстоятельствах он оставался дотошным службистом и образцом по внешнему виду и поведению, и никакая окопная жизнь не могла его изменить.

В штабе, занимавшем здание школы, царила привычная суета. Связисты, вечно что-то тянувшие и устанавливавшие, колдовали с рацией. Начштаба предавался любимому занятию – с папиросой в зубах водил пальцем по карте местности, попутно объясняя комбату:

– Вот здесь они попрут.

Иван отрапортовал о прибытии.

– А, Вильковский, – отвлекся на него комбат. – Тебя ждут.

На пороге класса, где еще висела на стене покосившаяся карта мира, взирали с портретов Толстой и Достоевский, Иван от неожиданности аж застыл в дверях. Здесь его ждал не кто иной, как Рубан.

– Заходи, Иван, – кивнул он. – Судьба у нас такая, рядом по этой жизни идти. Я теперь начальник особого отдела дивизии.

Он совершенно не изменился. Только на петлицах появилась еще одна шпала.

– Садись, старший лейтенант, разговор тяжелый будет, – вздохнул Рубан.

Иван напрягся. К особистам он относился ровно, как к закону природы, – любить не за что, но и без них никак. Было дело, под горячую руку они народу лишка покрошили и по штрафным ротам распихали, хотя можно словом было обойтись, а не наганом. Но ведь паникерство и трусость в бою до добра не доводят. Еще от них можно ждать разных подвохов, но Рубан на подлость не способен. Серьезный разговор? Что бы это значило?

– Да не бойся, – махнул рукой особист. – К тебе претензий у органов нет. Ты проверенный. О другом разговор. Вислав Вильковский твой дядя?

– Так точно. – У Ивана похолодело в груди.

– Командир партизанского отряда Вильковский погиб смертью храбрых… Понимаешь, Иван, человек он был настоящий. Сделал очень много, за что награжден орденом Ленина. И просил, если что случится, сообщить именно тебе, как все было. Ты продолжатель дела и фамилии. Ты все должен знать.

– Когда? – охрипшим голосом спросил Иван.

– Месяц назад. Бандиты нагнали его в деревне, сочувствующей партизанам. Бился он геройски, но силы были неравны. А потом всю деревню закрыли в амбаре… Пятьдесят человек сожгли.

– Деревня Кросно?

– Да…

– Там вся деревня – далекая родня. Пусть я их не знал, но это мой род.

Дыхание перехватило. Иван провел ладонью по лбу. Увидел, что пальцы задрожали, крепко сжал их в кулак. Он не имеет права на проявление слабости.

– Что за бандиты? Полицаи? – спросил Иван после некоторого молчания.

– Хуже. Бандеровцы.

– Кто это такие?

– Прислужники Гитлера. Украинские националисты. Шастают по лесам, ловят партизан и коммунистов. Дети, женщины, крестьяне – им без разницы. Всех убивают, кто, по их мнению, жить не достоин. Кто независимую Украину не любит.

– Как же дядя попался? Всегда осторожный был.

– У бандеровцев контрразведка не хуже колчаковской работает. – Рубан перевернул фотографию, лежавшую на столе оборотной стороной. – Узнаешь?

Иван внимательно посмотрел на строгое, сухощавое, изборожденное морщинами лицо с внимательными пронзительными глазами. У старшего лейтенанта была идеальная память на лица. Напрягшись, вспомнил, кто это такой: