Закуклилась на выходных и выпорхнула на работу яркой бабочкой. А на выходных ли, кстати? А если она мне все время голову крутила, и этот качок у нее — запасной аэродром? Женщины такое любят, я слышал. Это необходимо выяснить. Если узнаю, что эта мышь мне рога наставляла втихую, придушу и ее и этого терпинатора рязанского разлива.

Таня

Я зашла в офис под обстрелом любопытных глаз сотрудников. Токсичность взглядов равномерно распределилась по всей таблице Менделеева от самых легких элементов вроде взглядов украдкой сотрудников пониже рангом, до бомбических радиоактивных изотопов распада тяжелых элементов. То есть до презрительного и в упор взгляда бухгалтера Инессы Ивановны, напоминающего ядерный гриб над Хиросимой. Она знала Стаса с детства. Младенцем держала его на мощных коленках и дружила с его отцом еще с 90-х. И очень хотела породниться семьями, сплавив за него свою корову-дочку. И тут появилась я, растоптав ее надежды. Инесса Ивановна возненавидела меня люто и с первой минуты. И сейчас на ее лице явно было написано:

— Оспидя, ну ни кожи, ни рожи! И что они в ней все находят? И новая прическа ей не идет. И шмотки тоже. Стоило столько денег вкладывать!

— Доброе утро, Инесса Ивановна! — нарочито вежливо поздоровалась я.

Взгляд из-под очков, минутная пауза и язвительный шепот:

— Какое уж тут доброе, когда с утра приходится смотреть на таких ужасно некрасивых и безвкусно одетых людей!

— И вам не хворать! — улыбнулась я.

Мое торжественное прибытие видели все, потому что офис находится на первом этаже и окнами выходит на улицу. А мой новоиспеченный поклонник Саша сделал все, чтобы нас заметили не только из нашего офиса, но и из всех соседних. Он долго лобызал мне руку, гладил по волосам и проводил до двери, галантно открыв ее. Даже охранник на входе на минуту оторвался от гигантского бутерброда с вареной колбасой, нервно чавкнул, уронил ломтик перепачканного горчицей соленого огурца на форменную рубашку и с интересом оглядел меня с ног до головы.

В офисе ко мне немедленно подбежала Наташа — личная помощница Стаса, и затараторила, не переводя дыхание.

— Шеф в бешенстве! — прошептала она, поправляя бретельку лифчика, выбившуюся из-под снежно-белой блузки. — Танюш, что случилось? Вы что поругались, да? Ой, какая ты красивая! Обалдеть! Прическа отпад вообще! А прибарахлилась-то как! Где была распродажа? Колись! Я тоже хочу! Ай, какие туфли! Подними ногу, я каблук рассмотрю!

— Как ты догадалась, что мы со Стасом на ножах? Я же только что зашла! — едва слышно ответила я, прерывая неиссякаемый поток слов.

— Дык, это сразу понятно! — Наташа заговорщицки округлила глаза. — Вы впервые приехали отдельно друг от друга. Он зашел за секунду до тебя, пока ты там прощалась с этим красавчиком. Какой мальчик, слушай! Ну прям Ди Каприо в лучшие годы! Инесса первая вас засекла, пузом на подоконник — бряк! И давай тебя рассматривать. Чуть из своих трусов-парашютов не выпала. Так вот Стас влетел, дверью своего кабинета — бац, папку на стол кааааак швырнул! Чуть комп со стола не снес! А ведь должен быть счастлив, что нам сказочный заказ привалил!

— Какой заказ? — не поняла я.

— Да улет вообще! — восхитилась Наташа. — Ювелирный дом "Мас-аль-Лейла". Тот самый, который всем голливудским, и не только, знаменитостям, брюллики продает. Нет, ну это пока еще не заказ, они только поговорить пришли, но сам факт! Кстати, там такой красавчик их представляет! Обалдеть можно! Если все получится, может и арабский коврик одним глазом увидим. Хоть рядом постоим!

— Какой коврик? — не поняла я.

— Ну принца арабского. "Мас-аль-Лейла" принадлежит настоящему принцу из Эмиратов. Ты что светские сплетни не читаешь? Про него же все время в интернете пишут. То он золотом личный самолет отделал, то к модели подкатил, то на одной женился, то другую жену послал к черту. А то вообще купил лимузин длиной, как поезд, чтобы туда влез его любимый верблюд. Боже, Танька, как скучно ты живешь!

— Да, — согласилась я. — Совсем отстала от жизни.

Наконец-то не колбаса! Реклама колбасы была вечной болью Стаса. Он мечтал о нормальных заказчиках и всеми способами пытался их добыть. Стас в нашем маленьком и гордом агентстве вообще совмещал две должности: креативного директора и арт-директора. В рекламных агентствах, принадлежащих крупным холдингам, это разные должности, а у нас все пока скромно. И хотя Стас старался изо всех сил, крупные заказчики не хотели связываться с мелкой сошкой вроде нас, и нам приходилось ломать голову над слоганами колбасы "Веселая хрюшка". Причем и здесь приходилось лезть из кожи вон, чтобы доказать профессиональную крутость, потому что папа Стаса все время угрожал, что если сын не справится, то сошлет его папаша управляющим в сеть супермаркетов, принадлежащих ему, естественно, подгузники на полках перекладывать.

Папа всего добился сам еще в лихие 90-е, и считал, что и Стас должен себя доказать. Никогда не забуду, как в его кабинет внесли огромную картонную свинью ядовито-розового цвета с колбасой в руках. Хрюшка радостно улыбалась и хитро щурила глаза. Стас так закаменел лицом, что даже скулы обострились, побледнел от злости, но твердо пожал руку личному помощнику владельца колбасной фабрики, который был близким другом отца Стаса Ивана Федоровича Бурлакова. И даже сфотографировался с помощником на поросячьем фоне. Бесстрастная камера так и запечатлела радостную улыбку заказчика — крепкого кругленького мужичка, который сам был ходячей рекламой колбасы, картонную хрюшку на вечном позитиве и прищуренные от тихого бешенства глаза Стаса.

С тех пор мой тогда еще жених перестал есть колбасу. Любую. Причем ненависть его распространялась даже на элитную испанскую ветчину "Хамон", которая была мало похожа на обычную колбасу, но все равно вызывала у Стаса спазмы желудка.

Я его хорошо понимала и сочувствовала своему любимому. Потому что один из самых больших недостатков нашей работы — это такие вот ситуации, когда весь наш креатив должен быть направлен на плевый товар типа колбасы или давно надоевших всем йогуртов.

Меня с детства притягивал мир рекламы. В нем нет боли, старости, или же она благородная и приукрашенная. В нем все яркое, искусственное. Помню, как в моем детстве, которое пришлось на ревущие 90-е, я сидела у телевизора, на стареньком выцветшем ковре. За окном была серая обыденность, разруха, дым фабрики, который стелился над крышей нашего дома. На столе стояла старая кастрюля с отломанной ручкой, а в ней жидкий бульон на куриных лапках, которые мама воровала в столовой, и слипшиеся макарошки в обнимку с одинокой склизкой морковкой. Иногда бульон сменялся супом из пакета,