справлялись со своей задачей. А вот респираторы, быстро забивавшиеся и редко меняемые, нет. Находиться более 10 минут возле открытой породы было опасно. Его бригада таких же шахтеров-невольников (все они были мужчины в возрасте) с сочувствием относилась к мальчику. На обедах ему иногда давали часть своей еды, в шахте Экин в основном возил вагонетки. Но бывали моменты, когда все выдыхались до изнеможения, а рабочий процесс не должен был прекращаться. За этим следили два охранника у входа, где почти не было ядовитых испарений.

Был вечер после трудового дня. Джумаан лежал на матрасе, а Экин ходил по камере. Сначала они обсуждали предпочтения в еде, теперь речь зашла о возможности побега.

— Говорю тебе, Джумаан. Надо бежать отсюда. Вдвоём у нас больше шансов.

— Ты видел, как хорошо охраняется территория? Да и куда ты потом пойдёшь? Ты знаешь, где мы?

— Да куда-нибудь, лишь бы вырваться отсюда.

— Слишком рискованный план.

— Ты бы так не думал, если бы работал в шахте, а не в саду, где можно спокойно переносить ящики и делать прочую хрень! — выпалил Экин, почти плача.

— Экин, послушай. Я понимаю, тебе очень горестно насчёт шахты. Но разве я привёз тебя сюда и закинул в эту шахту? Остынь. К побегу я пока не готов. Но может, помогу тебе как-нибудь.

После этого разговор особо не клеился. Оба чувствовали неприятный осадок. Да и было уже поздно. Звуки в лагере затихли, их разговор могли услышать охранники.

Джумаан лёг спать, пожелав ему приятных снов. С одной стороны, они были приятные. Мальчику снилась его семья. В полном составе. Но сам по себе сон был странный. Они стоили в голом поле. Солнце висело не высоко над горизонтом, окрашивая небо в багровые тона. Экин стоял напротив остальных членов семьи. Бабушка держала распятие в руках. Все были серьёзны и смотрели куда-то вдаль, сквозь него. Только мама смотрела ему в глаза и улыбалась.

— Экин, мальчик мой, посмотри на солнце! Ты опоздал!

Экин посмотрел туда, куда указала рука матери. Когда он повернулся назад, никого не было.

Парень проснулся, тяжело дыша. Перед глазами стояло распятие бабушки из сна. Экин никогда не был религиозен, хотя Экандейо постоянно повторяла ему, что все должны благодарить Творца за каждый прожитый день.

«Господь! Если ты есть, где твоё всевидящее око, о котором постоянно говорила мне бабушка? Не делай то, не делай это! Бог всё видит! За что я здесь, вдали от семьи, которой возможно уже и нет? За списанную контрольную по физике?» — думал про себя Экин, отходя от сна.

От злости он пнул первое, что попалось ему на глаза. Свой ночной горшок. Гнев прошёл, его место заняло зловоние, которое постепенно заполнило камеру. И только сейчас Экин заметил лунный свет. Он проходил через маленькие отверстия в стене и освещал пол. Раньше мальчик не замечал этих дыр. Стена не выходила на солнечную сторону и всё время находилась в тени.

Экин свернул матрас вдвое и встал на него, чтобы ближе посмотреть на отверстия. В отличие от внутренних стен, наружная стена была из листов метала, которые в некоторых местах начали ржаветь. Сквозь эту ржавчину и шел свет. Листы крепились на саморезы. Экин пока не решил, пытаться ли разжать листы или ковырять дырки дальше. Но точно, что надо было сделать — раздобыть инструмент для этого.

С этого дня Экин был полностью сосредоточен на поиске. Шахта была единственным местом, где можно было найти что-нибудь подходящее. На утреннем построении за ними постоянно следили, а потом конвоировали к шахте.

За последнее время их бригада стала меньше на два человека. Что с ними стало — никто не знал. Разумеется, кроме охранников. Поэтому Экину все чаще приходилось брать в руки тяжелую кирку, которую было почти невозможно украсть незаметно. И вот шанс представился. Через пару дней началась обычная смена. Пришла очередь Экина везти вагонетку наверх. Всё так же его взор метался по округе в поисках хоть чего-нибудь, что могло бы проложить ему путь к свободе. Поднявшись на лифте, мальчик услышал в цеху новый шум, которого не было до этого. Рабочие пилили арматуру. Рядом с их рабочим местом валялось много обрезков, один из которых как раз подошёл бы Экину для его плана. На обратном пути, отгрузив партию серы, Экин остановился и нагнулся к полу, чтобы поднять металлический кусок. Один из рабочих заметил это, но шума не поднял.

— Что случилось? — над Экином стоял охранник.

— Шнурки развязались.

— Быстрее.

Экин для вида поправил шнурки и двинулся дальше. Вечером, вернувшись в камеру, он достал прут. За день он натёр им большую мозоль на ноге, которая сильно болела. Но цель выполнена. После ужина, Экин решил поговорить с Джумааном.

— Джумаан, не спишь?

— Нет, сон что-то не идёт. А ты как?

— Пока не хочу спать. Послушай, я собираюсь бежать. Ты не передумал?

— Нет, я остаюсь.

— Понятно. Пожалуйста, не выдавай меня. Если будут спрашивать, ты ничего не знаешь, хорошо?

— Да, конечно. В чем заключается твой план?

— Я буду бежать через стену. Не знаю, как у тебя, но у меня она из железа, которое не очень плотно держится. Буду пробовать разъединить листы.

— А что дальше? Куда ты пойдешь?

— Не знаю, Джумаан, не знаю… Попытаюсь убежать с лагеря. Я хочу домой.

— Что же, удачи тебе, Экин. Надеюсь, у тебя всё получится. Как доберешься до дома, дай знать миру, что мы здесь в неволе.

Когда лагерный шум стих, мальчик принялся за работу. Листы были не такие уж хлипкие. Была выбрана следующая стратегия: раз в пять минут, во избежание интенсивного шума, со всей силы бить прутом в пространство между листами, чтобы образовалась область, куда можно будет вставить прут и пытаться раздвинуть листы. Звук от первого удара показался слишком громким.

— Экин, это ты? — спросил испугано Джумаан.

— Да. Извини за шум.

После каждого удара Экин ждал, лежа в кровати, на случай, если зайдет охрана. После третьего удара усталость, накопившаяся за день, взяла вверх, и мальчик так и заснул