начальник полиции Кроули был вынужден даже сделать специальное разъяснение, в котором прямо сообщил, что упомянутые лица не рассматриваются в качестве подозреваемых. Невозможность совершения ими какого-либо из двух убийств прихожанок была совершенно для полиции очевидна. В этой связи можно сказать, что времяпрепровождение пастора Гибсона 12–13 апреля также было установлено с точностью до минуты и на его удачу он почти всё время оставался в обществе людей, подтверждавших его alibi. И даже выйдя из дома общинного старосты Фогеля незадолго до полуночи 12 апреля пастор отправился не домой, а в дом другого прихожанина (по фамилии Мур), что также было подтверждено свидетелями.

Бланш Ламонт

В те же самые апрельские дни распускались и иные любопытные слухи, явно призванные дезавуировать результаты полицейского расследования или посеять сомнения в его полноте. В частности, со ссылкой на некие неизвестные свидетельства сообщалось, будто на верхней части колокольни были найдены следы, оставленные обувью Бланш Ламонт. Из чего делался вывод, будто девушка поднялась на колокольню самостоятельно.

На самом деле таких следов не существовало и начальник полиции Кроули в своём заявлении 19 апреля, упомянутом немногим выше, прямо об этом сказал. На колокольне было пыльно, но не настолько, чтобы в пыли отпечатывались следы обуви.

Зато существовали следы иного рода. Речь идёт о волосах. При тщательном осмотре одежды Бланш Ламонт на правом рукаве платья и в области лифа были обнаружены различные волосы, явно несхожие друг с другом. Их передали на исследование доктору Сэмюэлсу (Samuels), врачу из службы коронера. Тот установил, что 8 волос длиной 7 дюймов (~17,5 см.) являются конскими, несколько других волос принадлежали самой Бланш, а вот 10 других принадлежали, по всей видимости, мужчине. На это указывала их небольшая длина — менее 3 см. — женщины в те времена отпускали волосы много длиннее. Сэмюэлс установил, что эти волосы не подвергались окрашиванию, что подкрепляло предположение о происхождении их от мужчины.

Вопрос о цвете волос представлял некоторую сложность, поскольку единичный волос [или несколько таковых] не всегда передаёт истинный цвет волосяного покрова. Сэмюэлс пытался решить эту проблему, наблюдая за изменением цвета волос в свете сильной лампы, пропущенном через различные светофильтры. Никакого однозначного вывода врач так и не сделал, он лишь посчитал, что волосы не могли происходить от брюнета или блондина. Человек этот должен был иметь шевелюру промежуточного цвета — каштановую или рыжую. Теодор Дюрант, напомним, был рыжим.

Волосы, которые исследовал Сэмюэлс, имели луковицы, что указывало на две возможные причины их происхождения — они либо были вырваны в процессе борьбы, либо выпали сами из-за какого-то заболевания и в дальнейшем были перенесены на одежду Ламонт. Сэмюэлс добился разрешения осмотреть Дюранта, дабы обнаружить в волосяном покрове его головы участок, из которого были вырваны волосы, либо вынести суждение о наличии специфического заболевания волос, однако в попытке своей не преуспел. Врач не нашёл у подозреваемого ни заболевания, ни следов вырывания волос… в общем, интересная зацепка, связанная с найденными на одежде жертвы волосами, следствию ничем не помогла.

С 16 апреля к находившемуся в тюремной камере Дюранту началось настоящее паломничество самых разных посетителей. Все они приходили для того, чтобы высказаться в поддержку арестанта и заверить его в искреннем расположении. Помимо родственников, к Теодору потянулись друзья и даже незнакомые люди. Зачастую посетители шли таким плотным потоком, что Дюрант просил тюремщиков организовать очередь, либо отказывался принимать визитёров, если ему требовалось ответить на какую-то срочную корреспонденцию. Почту он, кстати, также получал во всё возраставших количествах — это было следствие свалившейся на него известности!

Помимо родственников, друзей и разного рода экзальтированных дамочек, к Дюранту являлись также члены баптистской общины, в которой он состоял, и даже подруги убитых девушек. Учитывая, что следствие ещё не было закончено и суд не состоялся, подобная демонстрация лояльности свидетельствует как минимум о наивности людей. В числе приходивших к Дюранту лиц оказался и органист Кинг, упоминавшийся нами выше. В своём месте мы увидим какие результаты повлекло за собою неформальное общение обвиняемого и важнейшего свидетеля.

Теодор Дюрант во время досудебного пребывания в окружной тюрьме уделял много времени своей внешности. Он оплачивал стирку рубашек и чистку костюма, бритьё, стрижку, маникюр. Все, видевшие его в конце весны и летом 1895 г., отмечали безукоризненность его туалета. Дюранту явно нравилась выбранная им роль «благородного джентльмена в тюрьме».

Товарищи Дюранта по Сигнальному Корпусу взялись за сбор денежных средств, которые предполагалось передать родителям обвиняемого. Правда в это дело быстро вмешался командир 2-й бригады Хэнкс, который заявил через газеты, что не допустит подобных сборов в помещениях базы и не позволит где-либо упоминать о связи подчиненной ему воинской части с данной инициативой. То есть, кто хочет — может сделать пожертвование в качестве личной инициативы, но командование бригады никого к этому не подталкивает и процесс этот не контролирует.

19 апреля Теодор через газеты сообщил о том, что «глубоко сожалеет» о неявке к нему пастора Гибсона, который не нашёл возможным духовно укрепить его, Теодора Дюранта, в трудную минуту. Сложно сказать, чего в этом заявлении больше — циничного издевательства или неприкрытого самолюбования? Учитывая, что в эти самые дни адвокаты Дюранта старательно набрасывали в адрес пастора всевозможные намёки и домыслы, сокрушаться по поводу его неявки в тюрьму для «душевного укрепления» обвиняемого — это явный перебор. Тут впору самому Гибсону подыскивать слова и искать поддержку…

В общем, Дюрант изобразил из себя невинно оклеветанного страдальца, мучающегося в застенке по причине отсутствия духовного окормления, и пастору Джорджу Гибсону пришлось через газеты объяснять собственное невнимание к чаяниям брошенного прозелита. Он распространил довольно пространное заявление, в котором сообщил общественности, что имел поначалу душевный порыв для того, чтобы повидаться с арестованным, но по здравому размышлению решил этого не делать. Почему? Да потому, что имеются люди, которые бросают тень подозрения на него самого и в такой обстановке встреча с Дюрантом могла быть перетолкована превратно и не на пользу им обоим.

22 апреля произошёл примечательный эпизод, выпукло характеризующий тогдашнюю обстановку в Сан-Франциско и общее состояние умов населения. В тот день в т. н. Полицейском суде рассматривался вопрос о возможности выпуска Дюранта под залог. Когда в конце заседания судья Конлан задал рутинный вопрос о наличии у сторон