Правда, ниоткуда не следует, что это «орто», которое она произносила, именно латинское «орто». И еще одно соображение мне подсказали лет пятнадцать назад. Я ведь смотрел современные словари. А язык меняется со временем любой. Так что вполне может оказаться: это все же какой-то европейский язык, но не нынешний, а тот, на котором говорили четыреста с лишком лет назад И опять-таки – что толку? Предположим, удалось бы совершенно точно установить, что это, скажем, неаполитанский диалект середины шестнадцатого века. И что? Ни на шаг это нас не продвинет. Потому что не поможет ничуточки ответить на главный вопрос: как и почему оно все именно так и происходило?

Антелло, как говорится, калеми орто… И все тут.

Было это в начале августа сорок пятого, в маленьком городишке, километров за несколько от Потсдама. Да, конечно. Именно потому я там и оказался, что был в одном из подразделений, охранявших Потсдамскую конференцию. Иначе бы и попасть туда не смог: в значительном радиусе выселили под гребенку немецкое население, отвели наши обычные войска, район заняли отборные части и офицерские спецгруппы вроде нашей. Как же иначе? Все-таки Германия, едва-едва побежденная – и приезжает Сам. Ну, и Рузвельт с Черчиллем, конечно, и еще множество важного народа в погонах и в галстуках. Меры безопасности, легко догадаться, запредельные.

Прошло то ли два, то ли три дня после того, как конференция закрылась и высокие персоны разъехались. Самые высокие, я имею в виду. Персон рангом гораздо ниже, но тоже важных, съехалось столько, что разъезжаться им пришлось долго. Поэтому меры безопасности были ослаблены лишь на малую чуточку, и чрезвычайный режим действовал прежний.

Ближе к вечеру я как раз сменился с дежурства, с суточного, так что теперь имел законные двенадцать часов на отдых и сон.

А потом – опять на сутки. Естественно, я и собирался завалиться спать. Хорошо было бы принять перед этим граммулечку жидкого снотворного, но приказ на сей счет был драконовский: не дай бог начальству унюхать хоть намек на запашок, виноватому мало не покажется…

Городок, как и окрестности, сохранился в целости и неприкосновенности. Бои за Берлин его не затронули вовсе – хотя от Потсдама до Берлина рукой подать. Уже тогда ходили разговоры, что Сам и оба Самёнка, задолго до того выбрав Потсдам местом для конференции (а такие мероприятия готовятся долго, не с кондачка), заранее отдали соответствующие приказы, как Верховные Главнокомандующие, и в тех местах ни одна бомба не упала. Вполне вероятно. Вообще, если отвлечься, наши доблестные союзнички, очень быстро показавшие свое истинное рыло, бомбили интересно. Любили как следует оттопыриться на сугубо гражданских объектах. Взять хотя бы Дрезден, который практически начисто с лица земли стерли: никаких таких серьезных военных производств и объектов там не имелось, а вот цивильных беженцев скопилось невероятное количество… А вот с заводами, в том числе военными, как раз и обстояло в высшей степени интересно. Иные, оказавшиеся на территории, которая, согласно договоренности, должна была отойти в нашу зону оккупации, оказались разнесенными в пух и прах. И не только военные. А вот в местах ихней будущей оккупации много заводов, растрижды военных, остались целехонькими. И, что характерно, в первую очередь те, в которые до войны вкладывали денежки наши доблестные союзники… Ну, я не об этом…

Так уж нашей группе свезло, что мы оказались не на казарменном положении, как некоторые другие, а были расквартированы в двух домиках, где каждому досталась отдельная комнатка. Тут уж кому как повезет, куда штабист ткнет пальцем… Комнатка у меня была небольшая, не спальня (туда завезли обычные железные койки), но окно выходило не в глухой двор-колодец, а на улицу. Узкая улочка, красивая, застроенная старинными домами, так что мне порой казалось, будто вот-вот выскочат киношники и начнут съемки. Как на картинке. Булыжная мостовая аккуратненькая, старинные уличные фонари, вывески порой чертовски причудливые, то ли тоже старинные, то ли мастерски сделанные под старину. Иногда долго стоишь у окна и смотришь. Полное впечатление, что сейчас проедет карета с какой-нибудь принцессой. Но, конечно, ни карет, ни принцесс, только наши комендантские патрули и военные машины.

Буквально минут через десять после того как я вернулся к себе, разразилась жуткая гроза. Знаете, такая, без ливня. Дождь если и шел, то пока что где-то в стороне. Тучи громоздились черные, так что едва ли не ночь настала, молнии сверкали роскошные, на полнеба, ветвистые, ослепительные, гром прокатывался такими раскатами, что казалось, будто совсем рядом крыши домов рассыпаются и рушатся на мостовую…

Некоторые грозу не любят, знал даже людей, которые натуральным образом боялись, и добро бы штатские. Собственными глазами видел, как майор-танкист – здоровенный парняга, орел, вся грудь в орденах, – сидя в хате, при каждом близком громовом раскате едва ли не трясся мелкой дрожью, лица на нем не было, походил на дамочку, которая мышь увидела. У меня даже осталось впечатление, что он с превеликим довольствием забрался бы под кровать, но стыдно присутствующих и себя самого, боевого, в наградах. Потом много сослуживцы рассказали – точно, пунктик у парня. Ну, бывает. Петр Первый вон тараканов боялся…

Так вот, у меня обстояло как раз наоборот. Любил я страшно наблюдать грозу, и чтобы сверкало – так сверкало, чтобы гремело, так гремело! Еще в детстве вышмыгнешь на окраину станицы в грозу – и любуешься. Степи у нас привольные, и грозы бывают впечатляющие. Никогда не видели грозу в степи? Тучи громоздятся в невероятную высь, молнии ветвятся, четкие такие, ослепительные, гром над степью катится – а ты смотришь на все это небесное великолепие, сердчишко колотится, и вроде бы страшновато от всего этого размаха, и в душе словно бы ликование. Иногда кажется – вот вскочишь, руками взмахнешь – и полетишь над степью. И вот этот момент, когда вот-вот-вот лупанет ливень, ну буквально вот сейчас… И воздух какой-то другой становится, и ветер по-особому бесится, и мир не такой…

Попадало мне порой, главным образом от бабки – все кричала, что меня «громом убьет». Только на моей памяти никого в станице так громом и не убило, только однажды корову шарахнуло – ну, насмерть, конечно.

В общем, кому как, а у меня и усталость как рукой сняло, и сонливость пропала, и душа воодушевилась не передать как. Давненько я таких роскошных гроз не видел, во всяком случае за войну – ни разу. Случались иногда, но чтобы такая… В точности как в наших местах…

Я к окну так и прилип. Жаль, распахнуть его нельзя было. Окно тоже было старинное, под стать дому, наверняка его ровня: рама массивная, из какого-то темного дерева, в нее вставлены квадратики стекла размером с открытку. Как-то оно, может быть, и открывалось, но я его ни разу с этой точки зрения не изучал, не до того было. Дежурства наши проходили спокойно, за все время конференции не случилось ни малейшего инцидента – но вот напряжение от того, что охраняешь Самого, пусть и во внешних кольцах оцепления, было такое, что иногда гимнастерка на спине взмокала, будто из ведра облили. Это же такая ответственность, что… Никому теперь не понять, что это было за время и кем для нас был Иосиф Виссарионович… и лично для меня остается, между прочим, я вместе с кукурузной линией не колебался, хоть и митинговать, конечно, не выскакивал (ох, мне б помитинговали… Маршалов и генералов косили, а тут я – два просвета, две звездюлины…), но и мнение свое не всегда держал при себе, за что пару раз чувствительно получил по лапам, – и в подполковниках переходил три лишних года, но это уже другая история…