Неужели Мадлен нахмурилась? Господи, да эта женщина — само спокойствие! Что же должно произойти, чтобы она открыла свои истинные чувства? Рэчел внимательно разглядывала ее лицо, но не заметила ни отвращения, ни порицания, ни гадливости. Некоторым образом Мадлен выдержала экзамен. Пока Рэчел демонстративно разглядывала ее, Мадлен, казалось, боролась с улыбкой.

— Значит, вы решили, что уже раскусили меня? — поинтересовалась она. — Я думала, психотерапевт здесь я.

— Тогда накажите меня.

— Я бы с удовольствием, но в этом нет необходимости. Я прекрасно вижу, что вы и без меня с этим справляетесь.

— Прекрасные новости! — огрызнулась Рэчел. — Ну и как же я себя наказываю?

— Вы выплескиваете свой гнев. К тому же довольно эффективно вымещаете свою злость на мне.

— Ладно. — Она откинулась назад и скрестила руки на груди. — И как, черт возьми, мне это поможет?

— Может, отучит вас ходить на задних лапках! — раздраженно бросила Мадлен.

Рэчел отвернулась. Даже если Мадлен никогда не узнает истинных причин ее враждебного отношения, она права. Настоящий гнев — нечто другое, нежели воинственность, враждебность, грубость, даже жестокость. Если бы она на самом деле рассердилась, то не стала бы мириться со всем тем дерьмом, от которого страдала. Конечно, нет. Но она ничего не ответила. Она здесь не для тогр, чтобы ее поведение подвергалось психоанализу, однако Мадлен удалось пробить брешь в ее броне. Она не собиралась открывать ей душу, но под каким предлогом ей продолжать посещать психотерапевта, если она не будет ничего рассказывать?

Рэчел прикоснулась к мочке — признак подавленности. Мочка напоминала раздвоенное копыто, причем обе мочки. Она могла бы сделать операцию — доктор предлагал, но Рэчел отказалась. Она хотела, чтобы Антон их видел, чтобы они были ему постоянным укором. Однако вскоре она поняла, что это зрелище доставляет ему скорее удовольствие, чем боль или раскаяние. Уши стали свидетельством его права собственности. Серьги были подарком ослепленного любовью клиента, и Антон вырвал их из ее ушей, считая, что преподает ей хороший урок, который нескоро забудется. И, несомненно, он никогда не просил ее сделать операцию. Он был болен… и она больна. И приход сюда, беседы с этой женщиной — тоже болезнь.

Мадлен прервала ее мысли.

— Поскольку вы сами затронули эту тему… Кем вы себя считаете? Проституткой?

— Один раз замараешься — уже не отмоешься, — мрачно констатировала Рэчел.

— Объясните свои слова.

Рэчел посмотрела на нее и улыбнулась.

— Вы впервые встречаете шлюху?

Мадлен, поколебавшись, кивнула.

Они помолчали. Мадлен, вне всякого сомнения, ждала, что пациентка продолжит свой рассказ, раскроется, объяснит, как стала проституткой. Рэчел встала со стула, подошла к окну, посмотрела вниз на узкий переулок. Между зданиями на противоположной стороне раскинулся маленький внутренний дворик с коваными столиками. Она видела, как официант принес посетительнице чашку чая и кусочек пирога. Какая-то женщина смеялась, отбрасывая уложенные стилистом волосы. Ряд горшков с крошечными березками отделял кафе от прохода. От легкого дуновения ветерка ветви деревьев трепетали. Она точно знала, что это березки, потому что отец посадил одно такое дерево в своем саду. Он говорил, что это стелящаяся березка. Что через несколько лет она превратится в настоящий шатер, под которым можно будет укрыться от солнца и дождя. Березка так и росла в саду, но стала старой, сучковатой и бесформенной.

Стоя к Мадлен спиной, Рэчел рассказывала о своем детском убежище, которое описала в мельчайших деталях. О падающих тоненьких листьях-сердечках, с шелестом трепещущих на ветру, о чистой белой коре, которая отслаивалась горизонтальными полосками. Она любила наматывать их на палец, любила слушать треск, который издавала кора, отрываясь от ствола, пока отец не предупредил ее, что дерево не может жить без коры.

Мадлен слушала не перебивая.

— Как красиво вы все описали… — сказала она после минутного молчания. — Это первое, что вы рассказали мне о своем детстве.

— Правда?

— Я готова бесконечно слушать истории о маленькой девочке Рэчел.

Рэчел неестественно громко рассмеялась и опустилась в кресло. Она понимала, как фальшиво звучит ее смех, а Мадлен была совсем не дурой. Господи, ее на мякине не проведешь!

Мадлен вздернула подбородок.

— А что такого смешного было в детстве Рэчел?

— Вся соль в том, что детства как такового не было.

— Бросьте, никогда в это не поверю.

— Нуда!

Мадлен пожала плечами.

— Думаю, вам виднее. Вы появились из материнской утробы полностью сформировавшейся и раздраженной женщиной. Верно?

Рэчел не могла удержаться от смеха, представив, как, брызжа слюной и чертыхаясь, ее рожает чертовка-мать. Мадлен тоже засмеялась. А она проницательна и хитра! Она подвела Рэчел прямо к тому месту, о котором та намеревалась не вспоминать.

— Значит, вы отрицаете, что когда-то были ребенком.

— Конечно же, я была ребенком! — отрезала Рэчел. — Вот только как разговоры о детстве смогут излечить мою пагубную страсть к Антону или защитят меня от него? Я не была забитым ребенком, если вы на это намекаете. Для справки: мои родители были прекрасными людьми. Смерть мамы стала настоящим ударом, но у меня проблемы сейчас, а не в прошлом. Если хотите знать, я ненавижу Антона так же сильно, как и скучаю по нему. Вот в чем моя беда. Чем дольше он меня разыскивает, тем сильнее я напугана, и все равно я сграстно желаю переспать с ним.

Она пристально взглянула на Мадлен, стараясь оценить ее реакцию на подобную откровенность. Мадлен кивнула. Прядь волос упала ей на лицо, и Рэчел внезапно почувствовала необъяснимую нежность, внезапное желание поправить упавший локон.

Мадлен, должно быть, почувствовала перемену в своей пациентке, потому что сказала:

— Патологический случай?

— Я, наверное, хожу по лезвию бритвы. Я жду его — и боюсь, что он меня найдет, и хочу этого. Все сразу.

Мадлен ободряюще кивнула.

— Боитесь и ждете? — переспросила она, склонив голову на бок. — Как такое возможно?

Рэчел смотрела на стройные ноги Мадлен, на то, как она обхватывает колени руками, когда что-то ее интересует.

— Мне проще распахнуть для него объятия и раздвинуть ноги.

— Выбираем самый легкий путь?

— Господи, — воскликнула Рэчел, — легкий путь! Вы и понятия не имеете… Он может причинить много боли.

Она попыталась подыскать пример жестокости Антона, кожей ощущая животный страх, который он ей внушает. Как в тот раз, когда ее обокрал клиент. Это произошло давно, еще до рождения Саши, но у Рэчел до сих пор подкашивались ноги, когда она вспоминала, что было потом. Ограбление само по себе пугающее и унизительное (как она уже говорила), но когда ты вернулась домой с пустыми руками и тебя, как куклу, швыряет по всей комнате обнюхавшийся Антон, а потом у тебя сломана челюсть, вырваны волосы… И еще подвергнуться… Но к чему рассказывать гонкой Мадлен такую историю?