Не было ничего удивительного в том, что на призывы и лозунги «Вафельных ведомостей» мог откликнуться кто-то недалекий, завистливый и обиженный жизнью. Удивляло другое. Люди, которых Рудольф привык считать неглупыми, честными и уравновешенными, один за другим поддавались повальному помешательству: оказалось, что и в них, на дне их сердец, таилась до поры до времени необъяснимая, мутная, разъедающая рассудок ненависть. События в городе стремительно катились в опасном направлении.

И было еще что-то, что не давало кондитеру покоя, что мучило его совесть. Рудольфа не оставляло ощущение, что он, лично он имеет к этому массовому психозу самое непосредственное отношение.

Поэтому в один прекрасный день кондитер надел свой лучший костюм, нацепил на голову горскую шляпу с тетеревиным перышком и отправился в школу поговорить с учительницей гимнастики.

Доротею он нашел в тренерской комнате, позади гимнастического зала. У входа в тренерскую дежурила парочка Воинов Кулака. Рудольфу пришлось объяснить им, кто он и зачем пришел. О нем доложили и только после этого позволили войти.

Доротея сидела за столом и читала газету. Справа и слева за ее спиной стояли в карауле еще двое подростков с непроницаемыми, как у часовых, лицами.

Доротея поднялась навстречу кондитеру, пожала ему руку и предложила сесть. И, странное дело, неожиданно для самого себя Рудольф оробел. Он даже не отважился положить на стол шляпу, а повертел ее в руках и пристроил к себе на колени.

– Вы, наверное, меня не помните, – сказал он. – Я Рудольф Бенц, кондитер. Вы заходили в мое кафе в свой первый день в Мильхенбурге, сразу после того, как сошли с автобуса.

– Господин Бенц? – радушно улыбнулась Доротея. – Я вас отлично помню. У меня вообще прекрасная память! С чем пожаловали, господин Бенц?

Рудольф, соображая, с чего начать, освежил ребром ладони складку на тулье шляпы и соскреб ногтем невидимую соринку.

– Я всё время вспоминаю наш разговор в тот день, госпожа учительница. Вы расспрашивали о жизни в городе, о наших обычаях. И я рассказал о двух берегах Реки, о наших кондитерах, о вафлях и шоколаде.

– Так-так. И что?

– Вы знаете, мне постоянно кажется, то есть меня не оставляет впечатление, что вы неправильно меня поняли. Точнее, так: рассказывая, я немного преувеличил, и у вас сложилось неправильное представление о нашей жизни. Вы слишком буквально поняли мои слова.

– Вот как? – Доротея перестала улыбаться и посмотрела на Рудольфа с холодным интересом.

– Да! Дело в том, что все наши противоречия по поводу вафель и шоколада, наша ревность, соперничество, всё, о чем я говорил, – это ведь всё в шутку, не всерьез! Понимаете? Предмет для анекдотов. На самом деле мы с шоколадниками – одно целое. Жители одного города.

– Да?

– Да! И то, что происходит сейчас… Все эти надписи, марши, войны между подростками – это неправильно… – Под пристальным взглядом учителя Рудольф смутился и опустил глаза.

– У нас всё перепутано, всё переплетено, – продолжал он. – Зачастую родственники живут на разных берегах реки, многие из наших мужчин женаты на девушках с той стороны. А кто-то из них – женат на наших. Между прочим, моя жена тоже…

– Что?

– Родилась на том берегу.

– Ах вот как!

– Да!

– Очень интересно!

Рудольф поднял глаза и обомлел: Доротея сидела, скрестив руки на груди, и смотрела на него насмешливым взглядом. На лице кондитера отразилась такая растерянность, что Доротея не выдержала: откинулась на спинку кресла и искренне рассмеялась.

– Что случилось? – покраснел Рудольф. – Я сказал что-то смешное?

– Ах, простите! – Доротея попробовала стать серьезной. – Я смеюсь не над вашими словами. Просто я на минуточку представила, что вы должны обо мне думать. И кем я вам, судя по всему, представляюсь.

– И что же я о вас думаю? – пробурчал Рудольф.

– Мне почему-то кажется, что вы считаете меня полной идиоткой. Полной! Ну или по крайней мере человеком психически нездоровым, дамой с повышенной тревожностью, которой повсюду видятся враги и угрозы. Ведь так?

Под проницательным взглядом учительницы Рудольф окончательно растерялся.

– Вижу, что так! – опять рассмеялась наставница Воинов. – В медицине это называется паранойей? Не правда ли?

Она встала, расправила плечи, прошлась взад и вперед по комнате, остановилась перед кондитером и очаровательно улыбнулась. Когда Доротея этого хотела, она умела быть очень обаятельной.

– Насколько я понимаю, вы умный человек, – сказала она. – И с вами можно говорить откровенно. Ведь так?

Рудольф задумался. А потом не очень уверенно кивнул.

– Так вот. Уважаемый господин Бенц. Вам нет нужды волноваться. Я поняла вас абсолютно правильно! Соперничество между Шоколадным и Вафельным берегами имеет вековые корни и вековые традиции, не мне о них судить. Но дело в том…

Доротея прищурилась и поверх головы Рудольфа посмотрела в окно.

– Но дело заключается вовсе не в вафлях или шоколаде. Дело в другом. Наша жизнь с каждым годом становится всё более благополучной и комфортной. Медицина, образование, пособия, социальная защита… Нам больше не нужно бороться за выживание, не нужно добывать хлеб насущный в каждодневной борьбе. Красивые дома, безопасные улицы, вкусная еда, хорошо организованные развлечения… Мы успокоились и расслабились. И наша молодежь поэтому растет изнеженной и нежизнеспособной. Компьютеры и телевизор. Курорты и клубы. Брендовые вещи и глянцевые журналы. Теннис и гольф… А между тем волна хаоса и дикости готова нахлынуть на нас с Востока и Юга. Сотни миллионов полуголодных, нищих, готовых на всё людей с завистью и злобой смотрят на нашу цивилизацию. Они тоже хотят жить сыто и беззаботно, им нечего терять, и в своем стремлении овладеть нашими благами они не остановятся ни перед чем! И что, скажите, мы можем противопоставить их ярости? Что?

Доротея вопросительно посмотрела на Рудольфа. Тот сидел не шевелясь и не знал, что ответить.

– Ничего! – сама себе ответила учительница. – Ровным счетом ничего! Мы бессильны перед их волей. И не хотим этого понимать! Мы закрываем глаза на современные реалии и, как страусы, прячем головы в песок! Живем в тихих полусонных городках, пьем чай в уютных гостиных, слушаем классическую музыку, учимся танцевать румбу и вальс. Нет никакой надежды, что мы одумаемся и решительно переменим нашу жизнь. А значит, наших детей ждут тяжелые, очень тяжелые времена. И свою задачу я вижу в том, чтобы подготовить детей к этому. Научить их быть жесткими, решительными, непреклонными – иначе им несдобровать! Вы меня понимаете, господин Бенц?

Доротея твердо и многозначительно смотрела в глаза кондитеру – как будто вкладывая в его сознание то, что не могла или не хотела сказать словами. И от этого взгляда у неглупого насмешливого Рудольфа мурашки побежали по спине.