Пристроив фотографию к стакану, Настя немного успокоилась.

Недели ей хватит на то, чтобы привести квартиру в порядок. Апотом она уедет. Бессмысленно обивать пороги каких-то сомнительных агентств,бессмысленно пытаться найти авторов угрожающего письма, юбочник из Управленияправ: это ничего не изменит. И Кирюшу не вернешь. А если еще Заза узнает, чтоона задержалась в незнакомом городе дольше отпущенного скорбью времени… Дажетрудно представить себе, что он сделает!..

Но на девять дней она должна остаться. Это тоже традиция,которую нельзя нарушать.

С этими мыслями она заснула и проснулась ровно в четыречаса. И долго лежала с открытыми глазами. Если бы эта девушка не оказаласьбессердечной шлюхой, если бы она хоть чуточку любила Кирилла, ее можно было быпригласить. И Настя рассказала бы ей о маленьком Кирюше, которого та зналатолько как Кира, затянутого в черную кожаную куртку. Конечно, Настя бы кое-чтопереврала и кое-где приукрасила, и — почти наверняка — перемешала бы детствоКирилла и детство Илико, это только на фотографии они не похожи…

Если бы Мицуко была другой…

Настя резко повернулась, и купленная только позавчерараскладушка отчаянно взвизгнула. И поминальная водка в стакане покачнулась.Даже если бы Мицуко была другой, любящей и верной; даже если бы у нее былавсего лишь одна Кирюшина визитка вместо пятидесяти других, — даже тогданичего бы не изменилось.

Потому что Насти никогда не существовало. Он никогда не вспоминало ней. Проще было залезть в петлю, чем вспомнить о старшей сестре! Так тебе инадо, Кирка-дырка, будешь знать…

Проговорив вслух последнюю фразу, Настя струсила такотчаянно, что у нее подломились колени. Хотя, если разобраться, это был всеголишь отголосок детства, когда смерть не существовала так явно, что ею можнобыло смело шантажировать окружающих. “Вот умру, тогда узнаешь, — частоговорил ей маленький Кирилл. — Вот умру, и посмотрю тогда, что ты будешьделать!”

Во всяком случае, свою детскую мечту он осуществил.

А смотреть не на что. И что делать, она не знает.

Разве что остаться до девятого дня, привести в порядокквартиру, взять билет до областного центра и вернуться в Вознесенское. И ждатьписем от Илико. Они с Зазой давно уже в Англии, ходят по какому-нибудь Лондону,и никто им не нужен. И не скоро еще понадобится. А она, идиотка, забылаположить ему носки из козьего пуха, которые сама вязала для такоготоржественного случая.

Идиотка. Идиотка.

Настя несколько раз стукнулась лбом о дверь и с удивлениемобнаружила, что это дверь ванной. За ней она не была еще ни разу. За ней Кирюшасвел счеты с жизнью.

— Не открою, — сама себе сказала Настя. — Неоткрою. Никогда. Ни за что.

И открыла.

Ничто в ванной не напоминало о случившейся здесь трагедии.Стиральная машинка в углу, сдвинутая пластиковая занавеска в веселенькихпляжных человечках (“bye-bye, sunny boy”), широкая полка с зеркалом, бритвенныйстанок, кремы — до бритья и после; банка геля, оранжевая мыльница, ножницы,поролоновая мочалка в виде сердечка, одинокий шлепанец на полу.

И махровый халат на вешалке.

И выкрашенный водоэмульсионкой змеевик трубы с едвазаметной, но довольно широкой царапиной.

Именно здесь…

Настя прыгнула в ванну, задернула улыбающихся “санни-боев” итолько потом начала раздеваться, перебрасывая вещи через занавеску. А затем,свернувшись клубком на дне, пустила воду. Можно было зажмуриться, сунуть ладонипод струю и представить, что Кирилл варит кофе на кухне. Можно было растеретьспину мочалкой-сердечком и представить, что Кирилл валяется на диване вкомнате. Можно было исподтишка побрить подмышки его “Shick'oM” и представить,что Кирилл вышел за вином в честь приезда сестры…

Да мало ли какую еще бытовую сценку можно было представить,мало ли какую утешительную не правду можно было придумать!.. Но весь ужасситуации был не в том, что Настя опоздала приехать.

А в том, что ее здесь никто не ждал.

Она протерла мутное от пара зеркало и, близко придвинув кнему лицо, начала изучать собственное отражение. Она не делала этого лет пять,а то и больше. И теперь пожинает плоды. “Тупая деревенская баба” и “мамаша” —вот и все комплименты, которыми удостоил ее, этот город. Но ведь не будешьхватать за руки всех его представителей и объяснять, что тебе всего лишьтридцать!..

Это все юг и постоянное солнце. Юг иссушает кожу и оставляетна ней светлые бороздки морщин. Юг — самый изощренный серийный убийца, он неоставляет женщинам никаких шансов.

Настя перевела взгляд на ключицы. Именно здесь, под ключицами,и проходила граница дозволенного и недозводенного в их семье. Обуглившиеся досамых плеч руки, обуглившаяся до самых ключиц шея и бледная грудь; загар иотсутствие загара мирно сосуществуют. И именно по этой идеальной выкройкеподбираются все ее летние майки и футболки. Открытый ворот и короткие рукава —вот и все, чего добилась освобожденная женщина Востока.

Настя принялась яростно стирать мочалкой грань между черными белым.

Напрасный труд. Она убедилась в этом через полчаса, аубедившись, решила вылезать из воды. Уже перебросив ногу через край ванны, онавспомнила, что ее собственное полотенце осталось на, кухне, аккуратноразложенное на табуретке. И что никаких других полотенец в ванной нет. Одинокийхалат и одинокий шлепанец — вот и все имеющееся в наличии.

Не мешало бы найти ему пару.

Настя вытащила швабру, стоящую за стиральной машинкой, ипринялась шарить ею под ванной. Первой в ее руки приплыла пустая бутылка из-подджина (во всяком случае, именно так было написано на этикетке). Потом пришелчеред окурков и каких-то журналов с голыми девицами. Шлепанец так и не нашелся,но зато Настя выудила небольшую косметичку. Это был ее последний и главныйтрофей. Если бы не грязь, облепившая добычу со всех сторон, ее смело можно былобы причислить к произведениям искусства.

Во-первых, бока косметички матово поблескивали — настоящая,хорошо выделанная кожа, тут сомнений быть не может. Во-вторых, она была чернойи смотрелась очень дорого. Абсолютно, стопроцентно женская вещь, и, кажется,Настя знает, кому она принадлежит… Присев на корточки, Настя очистила ее бока ищелкнула застежкой.

Вещей в косметичке было немного: два серых карандаша, губнаяпомада и небольшой флакончик духов. На обоих карандашах было вытиснено “ANGEL”;такая же надпись сопровождала помаду, к ней прибавился только номер тона —“63”.

И, наконец, духи.

Духи назывались “Nahema”.

Даже далекая от каких-либо языков, кроме русского игрузинского, Настя смогла перевести: “Наэма”. Тот самый потерянный флакон, покоторому так убивалась Мицуко. Ради которого она была готова на все. Несколькосекунд Настя раздумывала: разбить ли ей флакон о пол или кафельная стена большеподойдет для этой цели. Так ничего и не решив и все еще злясь на Мицуко, онаосторожно открыла плотно притертую пробку.