— Сволочь. Импотент поганый. Ты меня еще вспомнишь.

— Надеюсь. То, что ты творишь под одеялом, просто бесподобно!

Губы Татьяны затряслись. Она резко повернулась на каблучках и зашагала к выходу. Немец проводил ее взглядом, пожал плечами и тихо пробормотал:

— Да, детка. Иногда имеем мы, иногда имеют нас. Такова жизнь…

6

Кабинет вице-мэра Камакина не отличался особой изысканностью. Обстановка была строгой и деловой. Сам хозяин — Лев Анатольевич — выглядел под стать своему кабинету. Невысокий, сухой, моложавый и энергичный. Он просто «излучал» энергичность. Редкие светлые волосы вице-мэра были зачесаны назад, едва прикрывая наметившуюся лысину. Лицо у него было подвижным, а светло-голубые глаза — цепкими и колючими, как рыболовные крючки. Нос у вице-мэра небольшой и крючковатый, как у птицы. Да и весь его облик напомнил генерал-майору Грязнову волнистого попугайчика, которого держала его племянница.

— У меня не так много времени, как хотелось бы, — сказал Камакин извиняющимся голосом. — Поэтому, если несложно, постарайтесь говорить только по существу.

— Пожалуйста, — кивнул Вячеслав Иванович. — Вы знакомы с Татьяной Перовой?

— Перовой? — притворно удивился Лев Анатольевич. — А кто это?

— Девушка, которая заказала вас киллеру, — невозмутимо ответил Вячеслав Иванович.

На миг лицо Камакина стало неподвижным. Но уже через мгновение снова заискрилось добрыми морщинками.

«Прямо дедушка Ленин», — подумал о нем Грязнов.

— Это что, шутка? — быстро спросил вице-мэр.

Грязнов покачал головой:

— Хотелось бы. Но нет.

— Гм. — Лев Анатольевич откинулся на спинку кресла. Прищурился на Грязнова. — Товарищ генерал-майор, мне кажется, вы что-то путаете. С чего бы это какой-то девушке желать меня убить?

— Две причины, — спокойно ответил Вячеслав Иванович. — Первая — ревность. Вторая — алчность. Какая вам больше нравится?

— Мне никакая не нравится. Мне вообще не нравится то, что вы говорите. — Некоторое время Камакин молча разглядывал Грязнова. Наконец едва заметно кивнул и сказал: — Ну хорошо. Положим, я действительно знаком с Татьяной Перовой. И положим, что у нас с ней был роман. Но я мужчина холостой и не такой уж старый. Или романы запрещены законом?

Грязнов вздохнул. Ему начинала надоедать вся эта комедия.

— Лев Анатольевич, вы извините, но, по-моему, вам пора прекратить валять дурака, — устало сказал Вячеслав Иванович. — Дело серьезное. Ваша жизнь в опасности.

— Моя жизнь с детства в опасности, — неожиданно резко ответил на это Камакин. Но тут же смягчился: — Впрочем, я благодарен вам за предупреждение. Это все, что вы хотели мне сообщить?

— Вы, кажется, не понимаете. Перова наняла для вашего устранения настоящего профессионала.

— Вы установили, кто он?

— Да.

— И кто же?

— Этого я вам пока сказать не могу.

— Так-так. — Камакин сцепил на животе пальцы и задумчиво покрутил большими пальцами. — Меня радует осведомленность наших органов. И что же, она уже и деньги ему заплатила?

— Задаток.

Лев Анатольевич улыбнулся.

— Ну тогда дело действительно серьезное. У нас в городе много недоумков, которые за десятку с удовольствием удавят своего соседа.

— Речь идет не о червонце, а о двадцати тысячах долларов, — сказал Грязнов.

— О! Вот, значит, во сколько она оценила мою жизнь. Не слишком дорого, вы не находите?

— Я…

— Вячеслав Иванович, дорогой, спасибо, что предупредили. Дальше, с вашего позволения, я буду действовать сам.

— То есть как это — сам? — ошалел Грязнов.

— А так. Сам — значит сам. Я поговорю с этой девушкой. Мне кажется, я сумею ее убедить отказаться от этой глупой затеи.

— Глупой затеи? Вы это так называете?

Камакин кивнул:

— Именно. Девочка оступилась. С кем не бывает? Разве вы сами никогда не ошибались?

Вячеслав Иванович удивленно смотрел на вице-мэра. Тот положил локти на стол, придвинулся к Грязнову и сказал задушевным голосом:

— Вячеслав Иванович, у меня к вам огромная просьба: вы уж, пожалуйста, не давайте ход этому делу.

— Вот так поворот. Да ведь я себе не начальник. У меня есть…

— Знаю, знаю, — кивнул Камакин. — Ваш прямой начальник — генерал-майор Сальников. Я слышал, он очень дельный человек и настоящий профессионал. Несмотря на молодость. С ним я этот вопрос тоже улажу. Он меня поймет. — На столе у вице-мэра зазвонил телефон. — Извините, — сказал тот и снял трубку. — Слушаю… Так… Так… Хорошо, через пять минут буду.

Он положил трубку на рычаг и посмотрел на Грязнова.

— Дела? — спросил тот.

Камакин сложил брови домиком и кивнул:

— Да. Вы уж не обессудьте.

7

Сальников пожал руку Грязнову и сказал:

— Да-да, я уже в курсе. Камакин мне звонил. Просил не давать ход делу Перовой. Сказал, что с вами этот вопрос обсудил и вы в принципе ничего не имеете против. Еще сказал, что обязуется взять Перову на поруки.

Грязнов лишь крякнул в ответ да покачал головой.

— Да, Вячеслав Иванович, — продолжил Сальников, — Камакин заявил, что не хочет крови и мести, что во многом сам виноват, по причине чего ходатайствует перед органами о прекращении дела о покушении на его жизнь. Тем более что до покушения дело не дошло.

— Мощно! — оценил Грязнов.

— И очень самокритично. Он признался, что действительно виноват перед Таней и никаких вещей и ценностей назад не потребует. Наоборот, он раздумал жениться на генеральской дочке и готов соединить свою судьбу с гражданкой Перовой. Только теперь, в разлуке с ней, он понял, как сильно любит эту молодую, скромную женщину!

— Быстро подсуетился. «Быстр, как взор. И пуст, как вздор».

— Это что?

— Кто-то из друзей Пушкина сказал о Дантесе.

— А-а. Ну, думаю, что наш Камакин далеко не Дантес. И пустым его не назовешь.

— Это точно, — согласился Вячеслав Иванович. — Он просто переполнен всякой гадостью. Так, по крайней мере, мне показалось.

Сальников прищурился:

— На чем основываются ваши выводы, Вячеслав Иванович?

— На личном восприятии. Я старая ищейка, Андрей Юрьевич. Преступления чувствую за версту. А от этого господина просто разит криминалом.

— Гм… — Сальников откинул со лба седые волосы. — Вижу, не очень-то он вам понравился.

— Ну почему же. Субъект забавный. Этакий старый лис. Знаете, бывает такое: человек что-то говорит, а ты слушаешь его и чувствуешь, что у каждого его слова — двойное дно. Так вот, у всего, что говорил этот тип, дно не двойное, а тройное.